Отправлено: 09.03.09 22:08. Заголовок: Soulless is everywhere

Время действия: декабрь, 1981. За пару часов до суда над Лестрейнджами и Краучем-младшим.
Место действия: Министерство Магии, аудитория, соседствующая с Залом суда номер десять.
Участники: Bartemius Crouch Sr, Barty Crouch Jr
Краткое описание: Когда человек хочет убить тигра, он называет это спортом; когда тигр хочет убить его самого, человек называет это кровожадностью. Разница между преступлением и правосудием ничуть не больше(с)

 Отправлено: 23.04.09 00:47. Заголовок: - ...Пожиратели, зах..

- ...Пожиратели, захваченные на месте преступления, были обезврежены и переданы дементорам, а затем помещены в специальные кабинеты для для допроса.
- Фамилии? – будничным голосом проговорил глава ДМП.
- Беллатриса, Рудольфус Лестрейнджи. И... – мужчина неловко замялся. - ...ваш сын.
Бартемиус Крауч словно натолкнулся на невидимую преграду, споткнувшись на ровном месте посреди коридора. Его глаза устремились на говорящего, а брови сошлись на переносице.
- Что вы сказали? – переспросил он.
- Бартемиуса Крауча-младшего задержали с остальными последователями Того-Чьё-Имя-Нельзя-Называть, после досмотра на его плече была обнаружена тёмная метка и...
- Довольно. Всё остальное вы уже доложили, а имена оставили напоследок, полагаю.
- Сэр...
- Достаточно, я сказал.
Темноволосый волшебник с опаской посмотрел на побледневшего начальника, чьё состояние могло варьироваться от беспощадной жестокости до сухого выговора. Предугадать сейчас казалось делом и вовсе невозможным.
- Как нам поступать, сэр? – скорее для собственного спокойствия.
- По всей строгости закона. – леденящий ответ пронёсся над пустынным коридором и на считанные секунды воцарилась тишина. – Заключённые уже подвергались допросу?
- Эту операцию планировали провести сегодня.
- Я собираюсь допросить своего сына.
- Да, конечно, но... – однако, увидев взгляд Крауча, оперативник сглотнул и поспешно ответил. – Как вам будет угодно, сэр. Я прикажу доставить вашего сына в аудиторию рядом с залом суда №10.
- Прекрасно. – глава департамента развернулся на каблуках и чеканным шагом направился в указанном направлении. Идеальный покров мантии, идеальная осанка... Если бы кто-то шёл рядом с ним, этот человек увидел бы, как дрогнул уголок рта и как мужчина сжал губы в неправдоподобно-тонкую полосу.

И мгновенный холод охватывает тело, погружая лёгкие в ледяной кокон, почти сразу сдавливая их в болезненных спазмах, но Крауч не обращает внимания на ничтожные эмоции. Они не стоят ни кната, они бесполезно-глупы. Действия всегда будут на первом месте, даже сейчас.
...Та дорога до зала с сыном оказалась одной из самых длинных на его памяти. Впрочем, не длиннее, чем последующая дорога до зала суда с женой, бьющейся в судорожных припадках. Когда лифт опускает его на нижние этажи, мужчина невольно сжимает волшебную палочку. На посеревшем лице не горят глаза и кажется, что в волосах за время спуска появилось несколько седых волосков. Пожалуй, это не лишено доли истины.
Когда ещё не осознал в полной степени, что тот, кого ты породил, тебя предал, бесполезно взывать к прощению или жалости - их попросту не услышат. Голоса сольются в беспорядочный гул, от которого с досадой отмахнёшься.
Подходя к стерегущим охранникам, Крауч произносит пару фраз, авроры утвердительно кивают и дверь распахивается.
- Поднимись с пола. – резкость фразы бьёт раскалённой плетью.

 Отправлено: 05.05.09 17:56. Заголовок: Весь смысл игры - не..

Весь смысл игры - не в выборе ферзя.
На дисбаланс меж черным и меж белым.
Поставить жизнь, как правило, нельзя.
Свою нельзя.
Твою - поставят смело!(с)

Сны сплелись в бесконечный ночной кошмар, оставляющий свой осадок даже при солнечном свете, которого не видно вот уже несколько дней. Мир приобрел оттенки серого. Мир потерялся где-то внутри – там, где бывает больно. Это вовсе не конец света, это просто кто-то забывает значение слова «радость» в леденящем кровь холоде. Утопили – так горько, и так смешно для того, кто никогда не умел плавать, и все-таки легкая добыча недолго позволит разноситься возгласам ликования, если научится дышать даже под водой. А она научится, может быть, всегда умела, пока другие понижали цену талантам. Вот только ни в коем случае нельзя было забывать о том, что сеть – это тоже ловушка, а серые стены невзрачного помещения – очередная тюрьма.
Застывшие на ворсистом ковре в собственной гостиной Лонгботтомы, заливистый, сумасшедший смех Беллы, Рудольфус, что-то в пол голоса передающий Рабастану, да глухой удар Оглушающего заклинания по затылку – это все, что он помнил, все, что не покидало его в самых немыслимых кошмарах. Попались – так глупо и так... зря. Последние надежды найти и вернуть Темного Лорда на глазах рассыпались, как карточный домик, случайно задетый снежным вихрем, влетевшим в распахнутую настежь форточку.
Это мой мир, лишенный красок. Вам он может показаться скучным в своей безнадежности, я же сам разбрызгаю по бесцветному холсту тысячи оттенков, найдя в их смешении свой собственный, неповторимый цвет, который для вас так и останется серым. Раньше вы взирали на меня без интереса, теперь же я из последних сил улавливаю в ваших глазах отвращение, которого уж кто-кто, а я точно не заслуживаю. Взглянули бы лучше в отражения собственных рож где-нибудь в фонтане так называемого Волшебного Братства. Поправьте меня, если я ошибаюсь, полагая, что братство – нечто равное и незыблимое, и скажите, что я был не прав, устанавливая свое неравенство, пропагандируя разрушение.
Барти вот уже несколько часов вслушивался в тишину, что невидимой дымкой заволокла все пространство перед ним. Только нервная дрожь, время от времени пробегающая по позвоночнику, взбирающаяся по шее и скрывающаяся где-то под волосами, свидетельствовала о том, что этот человек все еще жив, его легкие с трудом продолжают ловить воздух, похищенный незвучанием. Есть лишь чужие голоса за дверью – напряженные и какие-то потусторонние. Безразличные.
Хотя, вполне возможно, нет никакой двери – ты просто сходишь с ума всякий раз, когда до тебя доносится мертвенный хрип. Ты тонешь во мраке – в холодной проруби небытия, у тебя на волосах, что рассыпались по лицу, хрустальная корка инея - подними наконец глаза и взгляни на то, кем ты стал. Ты единственный, у кого есть ничтожный шанс, и ты не собираешься сдаваться. И не важно, сколько раз тебя убьют теперь, ты постепенно учишься не оставаться в долгу.
Облезлые министерские крысы!
В то время, пока тянущая на дно тишина правила балом, Барти изо всех сил старался уловить из-под воды, затекающей в горло и уши, обрывки реальностей. Здесь он подхватил множество неприятных вирусов, будь то ненависть, гордыня или отчаяние, - всеобъемлющая зараза, поражающая каждую клетку, когда ты остаешься один на один с собой. Боишься? О, да, это смертельно страшно.
Ему не понадобилось тех слов, что бросил с порога отец, он и без того вскочил на ноги, как только дверь в аудиторию жалобно скрипнула. Скрипнула и заткнулась, сбив скопившимся извне потоком тишины.
Слава Мерлину!
- Отец! Забери меня отсюда! Это же случайность, бред! – Однако, стоило только заглянуть старшему Краучу в лицо, как все стало предельно ясно. – Ты... Ты ведь не веришь тому, что они наболтали?.. – Дрогнувший голос и бегающий по извечно тусклым стенам взгляд – вот кто его сопровождает до и обратно. – Не оставишь меня здесь?
Время вышло?

 Отправлено: 09.05.09 01:06. Заголовок: Звуки голоса сына вы..

Звуки голоса сына вызывали желание поморщиться, как он обычно и делал, стоило Барти-младшему начать рассказывать что-то с излишней эмоциональностью, которая всегда оглушала, прерывая привычный уклад жизни. Любое отклонение от стабильности воспринималось негативно, будто являлось попыткой нарушить сложившийся распорядок вещей. Неудивительно, что секундное замешательство при взгляде глаза в глаза превратилось в суровую готовность и внешнее равнодушие. Ненависть появится лишь потом, а осознание преступления против него, семьи, закона и общества формируется в паутине сознания, словно паук сплетает свои узоры из самых порочных человеческих качеств. Тщеславие потеряет себя после отстранения от должности, гордыня не оставит и тогда, а в разрыве со всем другим, она будет постепенно разъедать душу. Гнев почти охватил, одновременно с раздражением нёба от собственных произносимых слов – они услаждают вкус, но царапают внутреннюю стену щеки. Ощущение расходилось по всему телу, делая этот послушный материал непривычно-ослабленным.
Холод так и не покинул лёгкие и, казалось, воздух вокруг тоже пронизан острыми лезвиями разрастающихся в груди снежинок, каждая размером с ладонь. Малейшее движение приводило жёсткий механизм в цепной и тогда отец сильнее сжимал зубы, невольно придавая цвету лица едва ли не серые оттенки, которые в неярком освещении выглядели как тусклые тени.
- Хватит, я пришёл не для того, чтобы выслушивать жалкие отговорки. – Крауч воплотил мысли в действия и нахмурился. Рука с зажатой волшебной палочкой дрогнула, когда поднялась на сына. – Ты расскажешь мне обстоятельства преступления, потому что я предпочёл бы услышать это от тебя. Что касается показаний – их достаточно и все они указывают на твою причастность. Ложь же бесполезна.
Кисть снова дрогнула, а зрачки расширились и потемнели. Глава ДМП сдвинулся лишь на шаг вперёд, когда внезапно нахлынувшая ярость отозвалась в голосе неуправляемой стихией – всегда подконтрольная, которую Крауч выпускал наружу по маленьким заледеневшим горсткам, она уже была готова проявить себя если не в полную мощь, то почти. Однако громадное усилие и палочка опускается ниже, и губы беззвучно шепчут колкое проклятие. Сейчас начальник департамента выглядит едва ли не безумным в своём приступе. Но и это проходит, взять себя в руки – одно из несравненных умений Бартемиуса. Только в глубине глаз ещё светится не потухший огонёк, да и инструмент волшебства в руке направлен на грудь собственного ребёнка, который осмелился выступить против своего отца. Здесь нет семьи и нет родных, есть только пожиратель и допрашиваемый. Здесь нет семьи и, пожалуй, уже не будет, а через пару часов будет лишь сторона обвинения и подсудимый, а после – повинный в убийстве и осудивший на верную смерть. А ещё через день министр обмолвится о другой должности и разрыв, слом, спад – называйте как хотите – покажет себя во всей красе, демонстрируя самое болезненное карьерное падение министерского чиновника. Именно так «Пророк» и озаглавит одну из своих гнусных статей.
Пока есть только блеск в глазах и воспоминание о дементорах за дверью, вышедших несколько минут назад.

 Отправлено: 21.05.09 23:18. Заголовок: А так ли бесполезна ..

А так ли бесполезна ложь? Разве не она приносит почести и, раскрывшись, убивает? Разве не она скребет в стены, стоит только переступить порог, сдирает облупившуюся краску и швыряет ее под ноги? Разве не она способна изменить ход вещей? Одно слово, одно только слово – и ничего нет, все выжжено дотла на одной из карт, где когда-то изображался мир со всеми его разветвлениями и выпуклостями. Нашего мира нет, папа, есть только война, и только война правит нами. А войной правит ложь. И я впервые по-настоящему напуган.
Внутри Барти закипала безумная, едва контролируемая досада. Его не просто обвиняли, его даже слушать не хотели! С ним играли, и игра называлась «обреченность», игра имела слишком много правил, которых он не знал, игра была неравной, грубой и, кажется, честной. Он держал в руках веер мелкосортных бескозырных карт и совершенно не знал, что с ними делать, - поражение неизбежно приближалось с каждым пиковым тузом.
Ты не прав, отец, бесполезна только моя ложь. И что бы я ни сказал тебе сейчас – все тщетно, безрезультатно - ты никогда не слушаешь. Я не стану просить прощения, мне не стыдно ни перед тобой, ни перед кем-либо другим, и, если честно, мне глубоко плевать, что ты скажешь. И даже мне хватает ума не вести себя, как Белла, это не значит, что я не думаю о том же. Я – преступник, ты – судья, я – сын, ты – отец, ты убеждаешь себя в первом, я ломаю твои мысли в сторону второго. Но что-то мне подсказывает, что это тоже бессмысленно, кто-то шепчет мне, что я все еще обречен. Каждый новый шаг обернется ошибкой.
Он нервно теребит рукава, чтобы хоть как-то унять дрожь, крепко сжимает зубы, чтобы к горлу как можно дольше не подступала новая порция только что высохших слез.
- Чтооо? – Пальцы разжались, выпустив черную, шершавую на ощупь материю, рука безвольно сорвалась. – Каких еще показаний? Я ничего не делал, я случайно там оказался! – Хрипло, почти с надрывом Барти убеждал, подумать только, собственного отца, в своей непричастности, а следовательно, невиновности. Сумасшедший, загнанный взгляд перебегал с волшебной палочки в крепко сжатой руке на беспристрастное, безжалостное лицо. – Поэтому все, что ты можешь здесь услышать – это так называемые жалкие отговорки. Я ничего не знаю: ни обстоятельств, ни мотивов – ничего. Но ты, конечно же, мне не веришь.
Никогда. Хотя, сегодня и впрямь не стоит. Когда так нужно – не надо. Наверное, это и есть справедливость. Правила, честь... так, кажется, вы нарекли свою слепоту и жестокость? Нет, правда, неужели по-твоему, папа, гораздо гуманнее бросить человека в камеру, к дементорам, обречь на самосуд, нежели просто убить? Смерть – это не больно и очень быстро, я видел.
У тебя так много доказательств моей вины... Настолько много, что ты не смог бы назвать ни одного, твое везение, что я не спрашиваю.
Кровь. Столько крови в твоих глазах: запекшейся от бестолковых на первый взгляд убийств, от раздирающих слух болезненных криков и стонов – я вижу в них только себя, и от этого мне не становится легче. Я узнаю свою судьбу по мелким неровностям черного дерева, направленного мне прямо в грудь. Я узнаю свою судьбу, она купается в сумасшествии и надрывно сочиняет на ходу реквием. Дьявол, я только что вспомнил, что тоже не припас для тебя подготовленной речи.
Время. Я понимаю, как мало его остается, лишь когда оно сыпется из моих рук, просачиваясь сквозь одеревеневшие пальцы и начинает хрустеть под приросшими к полу ногами . Оно настолько холодное, что мне хочется поднести ладони ко рту, чтобы хоть как-то отогреться. Я вижу, как давно погасло мое солнце, сорвавшееся с орбиты, поглощенное черной дырой, но, знаешь, когда глаза привыкают к темноте, иногда нарушаемой бледными вспышками звезд, я начинаю верить, что так было всегда.
Страх. Проверяя себя на прочность, я понимаю, что превозносил безрассудность, принимая ее за смелость. Проверяя себя на прочность, делая вперед еще один шаг, отдающийся острой хронической болью, я оставлял за собой сожженные дотла деревни, орошенные чем-то алым поля и материнские слезы. Ты прав, отец, за свою жизнь я не сделал ничего хорошего, но я не испытываю мук совести, представь себе.
- Что ты делаешь? – Неподвластный контролю голос предательски дрожал и срывался всякий раз, когда Барти собирался придать ему привычное спокойствие и дерзость. – Это... это же смешно!
Не отрывая напуганных глаз от волшебной палочки в твердой руке отца, Крауч невольно подумал о том, что его палочку наверняка уже сломали пополам, и эта мысль оставляла в голове сернистый осадок, от нее щипало в горле и глазах, она не отпускала и швыряла о стены.
Он отчаянно сжал трясущимися пальцами виски, и на это, кажется, ушли все его силы, потому что спустя какое-то мгновение он безвольно, как тряпичная кукла, привалился к стене, ощутив ее холод всем телом.
- Ну давай, заколдуй меня. Или лучше убей...
Подумать только, какие грязные у них в Министерстве стены!

 Отправлено: 01.06.09 23:55. Заголовок: Лёд обжигал горло, с..

Лёд обжигал горло, слова казались высеченными из цельных кусков злости и отвращения – только самый нерадивый сын мог настолько подставить своими глупыми забавами. Доведённый до отчаяния, он сидел напротив – порывистые движения выдавали страх и... боль? Нет, страданий глава ДМП не видел. Видел только суеверный ужас перед судом и бегающий взгляд, постоянно останавливающийся на волшебной палочке, направленной в грудь. Осудить легко, но пусть себе вырвет язык тот, кто скажет, что видеть перед собой ребёнка и слышать его голос – в эти минуты, здесь, в тишине аудитории, уже отдающей могильным запахом – не доставит ничего, кроме разочарования. За дверью скрылся весь привычный мир, Бартемиуса волновало только происходящее. Оставшись наедине с собственным исступлением, он всё больше ему отдавался: один слушатель и чувство власти создавали подходящую атмосферу для распространения яда в теле. Мужчина резко наклонил голову, не глядя на медленно сползающего по стене волшебника. От звуков прерывающегося голоса в голове зазвенел сигнал, предупреждающий об опасности. Наточенная сталь снова готова к атаке, ей всего лишь требуются секунды для восстановления – механизм не остался безупречным, теперь на нём появилась тёмная трещина. Лёд снова обжёг, но уже по-новому: касаясь именно этой трещины. По лицу Крауча было сложно что-то прочитать, однако острые иглы во взгляде попали в стену, а не в человека рядом. Гнев исказил черты, с неприязнью прорвалась досада, а потом – болезненная горечь. Подобное ослабляет, впрочем, до этого нет никакого дела.
Крауч приблизился на шаг к клеймённому пожирателю, но тут его настигла последняя фраза.
- Убить? Что ты надеешься вызвать у меня? – на горле заходил кадык и казалось, что сейчас лицо начальника департамента выражает ещё и презрение. – Как ты посмел присоединиться к тем, против кого я направляю все силы аврората? Как ты посмел принять Тёмную Метку? Как ты посмел...
На короткое мгновение палочка была забыта и цепкие пальцы схватили юношу за плечи, приподнимая ткань рубашки и обнажая потемневший череп с обвивающей его змеёй.
- Это по-твоему смешно?.. – голос усилился троекратно. К бешенству прибавилось остервенение, с которым мужчина тряхнул Барти, стараясь не коснуться руками мерзкого изображения. По нервам прошлись невидимые искры, словно непроизнесённое заклинание ударило обратно в палочку.
Что можно почувствовать, когда готов ударить Крауциатусом по стоящему рядом? До какой степени надо дойти? Вспышка прошла с поглотившей её ломотой в мышцах, левая рука сорвалась вниз, ударяя по безвольному телу.
Ему нужны показания совершившего преступление, на алтарь правосудия он готов возложить и узы родства, и проступившую тяжесть ведения допроса. И дрожь сына, и его бледность, и его страх... И собственную душу.

 Отправлено: 27.06.09 23:41. Заголовок: Мне снятся дрожащие ..

Мне снятся дрожащие во мгле коридоры, наполненные множеством теней, которые играют свои партии - минуту за минутой, час за часом. До тех пор, пока я не просыпаюсь.
Иногда мне кажется, что я не просыпаюсь никогда.
Тени сменяются смазанными картинками из прошлого: показным нелепым счастьем, упакованным в черный мешок для мусора, настоящие слезы, топот на лестнице и ощутимый удар дверью, которая когда-нибудь должна была слететь с петель. Все – безпричинно, все не по настоящему. Тогда... зачем? Зачем столько усилий ради ничего, всегда облаченного в черные одежды? Я скажу вам для чего. Нелепое показное счастье быстро выветривается, если не поддерживать его, подобно огню в камине, - рано или поздно оно потухнет, сгорит и оставит на ковре кучку пепла. А мы будем смотреть на него, смотреть, пока не сойдем с ума от тоски и одиночества. В нас нет ничего особенного, отец, мы обыкновенные одинокие люди, ищущие свое место в жизни. И я искренне против того, чтобы моим местом в жизни стал Азкабан. Это по меньшей мере несправедливо, поскольку я искал противоположно другое: более вечное и одновременно с тем более материальное. Тебе вряд ли понять таких тонких граней. А я в свою очередь не виноват, что на пути мне попался человек [нет, не человек, уже почти Бог], способный дать то, чего так и не смог дать ты.
- Лучше уж умереть, чем быть посаженным за решетку собственным отцом. – Пробормотал Барти, обращаясь непосредственно к стене – так, вероятно, эффективнее. Ему не хотелось видеть человека, которого девятнадцать лет звал отцом, ему не хотелось слышать его слов, понимать их, впитывать в себя. Но разве у него был выбор? Хотя бы иной шанс?
Я ничего не добиваюсь, у меня нет на это абсолютно никакой власти, я только вижу мир сквозь длинные тонкие пальцы. Мои пальцы, превратившиеся в зеркало, я могу созерцать в них свое исхудавшее лицо с впалыми щеками и темными кругами под глазами. Неделя в камере Азкабана – это ничто иное, как отдельный том истории жизни. Я бы не решился его открыть.
- Я же уже сказал, что не понимал, не знал, что делаю, я пальцем не тронул этих Лонгботтомов! И ни к кому не присоединялся, почему ты всегда связываешь со мной только плохое?! – Отчаяние сжимаясь где-то в груди, истово сдавливало горло – казалось, еще чуть-чуть, и Крауч начнет задыхаться, тонуть в соленых слезах, что размазаны по щекам и разбавляют безнадежность, смешиваясь с ней, превращая ее в материальное, осязаемое, мокрое. Превращая ее в воду. – Ты же можешь меня отсюда забрать, можешь не отправлять меня обратно к дементорам...
Можешь мне поверить...
Изо всех сил я стараюсь не смотреть на тебя, но то и дело бросаю умоляюще-раздраженные взгляды. Отвратительно. Не передать словами, насколько это отвратительно.
Сквозь стену я слышу голоса, которые двигаются по коридору. Я слышу их так, будто их обладатели находятся прямо у меня за спиной, и я инстинктивно оборачиваюсь. Но никого не вижу. Абсолютно никого, кто мог бы мне помочь.
- Нет, не смешно. – Несколько нервная улыбка гаснет как перегоревшая лампочка, и все помещение погружается в темноту. Я так устал. – Абсолютно.
Люди за стеной говорят, что они рады. Черт возьми, да они такие же хладнокровные убийцы, как мои «товарищи»! Их голоса в моей голове отдаляются, картинка перед глазами, белая с подтеками стена, становится четкой – такой, какой она и должна быть.
Барти в паническом страхе шарахнулся от отца, когда тот прикоснулся к манжету его рубашки, но было поздно. Это вышло так резко, что юноша едва устоял на ногах, все еще не смея поднять глаз на своего родителя.
- Я... Это вышло случайно... Эти люди, они околдовали меня, обманули, я не понимал, что делаю...
Сколько тщетности, безвыходности в каждом брошенном слове, сколько бесполезности в брошенных взглядах, отбиваемых невидимым щитом...
Партия заочно проиграна.

 Отправлено: 09.07.09 03:57. Заголовок: Партия заочно проигр..

Партия заочно проиграна.
Но мужчина не осознавал это – руки тряслись от бешенства, глаза едва не вылезли из орбит, палочка вновь уткнулась в грудь Барти. Услышь кто-нибудь разговор главы департамента со своим сыном – наверняка отшатнулся бы от увиденного, заикаясь и уверяя сознание, что зрение подводит. Крауч не походил на себя в эти минуты, маска уравновешенности впервые за долгие годы спАла и он показал своё истинное лицо. Перекошенное гневом, с побелевшими губами – не то от холода, не то от разъедающей изнутри пустоты. Лицо человека, жизнь которого пошатнулась и начала разваливаться всего за одну короткую секунду. Карьера, семья, благополучие. Все три компонента успеха рухнули в пропасть, для которой нет имени, она безымянна. Самое опасное всегда не имеет названия, его невозможно описать словами, невозможно дать определение.
Мир Бартемиуса Крауча распадался на осколки и он впервые за свою жизнь ничего не мог с этим поделать. Да, это был тот удар, которого он не ждал просто потому, что не мог представить подобное. Вид метки на предплечье Барти послужил ещё одним катализатором для вспышки злости. Когда не видел других доказательств, кроме слов подчинённого, – тебе и не нужны особенные доказательства, но, – ты воспринимаешь всё отстранённо, насколько это возможно. Когда перед тобой нестирающийся признак участия сына в организации моральных выродков, ты запираешь дыханье чтобы оно не вырвалось вместе с хрипом. Крауч внезапно осознал, что у него колет в висках.
- Забрать отсюда? Пальцем не трогал? – голос дрожал от вмещавших эмоций и если движения уже слабо поддавались контролю, то фразы звучали так же, как и прошлые. – Ты испытывал пыточное заклятие на Алисе и Фрэнке Лонгботтомах, ты наслаждался их беспомощностью вместе с Лестрейнджами... ты предал меня.
Окончание предложения слетело с языка легко – слишком легко. Два этих слова давно не давали покоя мужчине и наконец он их произнёс, не различая оправданий, не внимая мольбам и почти не слушая никого, кроме себя. Бартемиус приподнял голову сына, впиваясь пальцами в его подбородок, взгляд сверлил насквозь. В глазах того плескалась безнадёжность и это выводило из себя ещё больше.
- Будь любезен отвечать за свои поступки. – быстрый рывок и вот ткань снова прикрывает череп со змеёй, смотреть на него было выше сил. То же, что любоваться развалинами своего замка, который сам купил и сам обустраивал: от разбитого вокруг сада до хрустальных украшений внутри.
- А теперь ты расскажешь мне обстоятельства преступления. – и неизвестно, почему Крауч так желал услышать это их уст собственного сына. Он уже слышал заключения авроров, ему было прекрасно известно, как доводят до безумия Круциатусом, каковы последствия этого заклинания.
Двое лучших в какой-то момент сломались, потеряли рассудок и себя, об этом нельзя забывать и невозможно забыть. А перед ним соучастник действа.
Суд через... сколько часов?

 Отправлено: 12.07.09 02:04. Заголовок: Сквозь паутину повис..

Сквозь паутину повисшего в воздухе отчаяния пробиралось и било по глазам какое-то непреодолимо тягостное безразличие, колюще-режущая отстраненность, пеленой покрывшая посеревшие зрачки. Расплывшийся, как в тумане, свет гас, чтобы затем вспыхнуть с новой силой, ослепить, хотя, в этом уже не было никакой нужды. Когда Бартемиус Крауч смотрит на своего отца, внутри у него по-прежнему пусто, как в отсыревшем и продрогшем за зиму доме. Доме, которого у него никогда не было – было только место, откуда он уходил и куда возвращался. Своеобразное убежище от внешнего мира, который в последний, решающий раз подставил его под удар. Только теперь некуда бежать и нечем защищаться – последний раз Барти так чертовски не везет. А комната тем временем под завязку наполняется невыпущенными наружу эмоциями за стиснутыми почти до скрипа зубами. Не бывает уверенных в том, что все будет хорошо, скрашенным дружелюбным объятием или перекошенной от волнения рассеянной улыбкой.
Голос падал, а слова теряли силу за крепко сжатыми, побелевшими губами. Земля уже разверзлась, образовав под ногами узкую расщелину, которой было суждено дорасти до смертельной пропасти. Каждое обвинение – как застоявшаяся пощечина, каждое сочетание неясных в тумане слов – как абракадабра расписанных чужим языком стен.
Изнутри рвался наружу истеричный смех – сдерживаемый удушьем подступавших к горлу слез, закушенной до боли, которой не было, губой. Запоздалая реакция на неверие, на рухнувшую с небес неожиданность результата, убогую реальность, так долго отодвигаемую на задний план. Барти впервые в жизни понял, что заигрался. Зависимость, к которой он протягивал руки, одержимость, плескавшаяся в застывших зрачках... На этот раз он загнан в тупик. Раз и навсегда.
Самая большая и неосуществимая мечта – заржать и, выхватив из отцовских рук волшебную палочку, направить ее себе в висок. Ближайшие часы будут захлебываться в презрении на немых лицах, облаченных в траур.
Как, вы не ожидали, дамы и господа? А почему? Почему, Дьявол вас подери? В какой момент вы потеряли разум и контроль, когда наступил ваш час беспросветной слепоты? Я хочу, чтобы вы ответили.
- Я не знаю, как его применять. – Уставший взгляд вцепился в рукав, за которым исчезала Черная Метка, уже почти потерявшая первоначальный цвет. Так же угасала надежда на Его возвращение. Единственного, кто смог бы разбить пелену безнадежности перед блуждающими в темноте глазами, жадно ищущими света. – Где я, по-твоему, мог этому научиться?
Ну же, мать твою, скажи, что кишка тонка отправить собственного сына в Азкабан! Я только этого и жду. Когда ты сломаешься. Но сейчас, здесь, когда я разговариваю с тобой, мне по-настоящему страшно, потому что я понимаю - ты все еще твердо стоишь на ногах.
- Да, но почему я должен отвечать за то, чего не делал? – Правая рука, на какой-то миг машинально вцепившаяся в рукав, за которым скрывалась уродливая отметина, вновь безвольно повисла вдоль тела, взгляд потерявших яркость и блеск, посеревших глаз устремился на палочку, направленную в грудь.
Вот уж чего ты точно не сделаешь.
- Ну, не трудно предположить, что обстоятельства не запредельные, насколько я знаю, Лонгботтомы не первые и не последние, кто попался к ним в руки. И вообще, откуда мне знать, что взбрело в голову кучке двинутых Пожирателей Смерти? Ты или я у нас глава Департамента магического правопорядка?
Плохо работаете, батенька.
Впрочем, достаточно, чтобы навсегда загнать меня в каменный сырой склеп за ржавыми, но самыми прочными, решетками. Я уже слышу их хриплое дыхание за дверью. Я буду слышать его до конца жизни.

 Отправлено: 07.08.09 17:22. Заголовок: At your back you'..

At your back you'll always hear
The Chariot of Time hurrying near
The faster you run the closer it comes
A pursuer you can not outrun. ©

Ты бежишь от неприятностей, Барти, не в силах признаться в совершённом, но не надейся, что я тебе поверю. Твои руки в крови, а губы шепчут бессмысленные слова, за которыми ничего не стоит: только ложь не спасает, она топит. В той самой крови – своей ли, чужой ли. ...И не будет положенного судебного церемониала, только скупое изложение фактов и освещение приговора, чтобы затем привести его в действие.
Мужчина отшатнулся на несколько шагов, за короткое время он успел отвыкнуть от подобной фамильярности в общении, теперь выползшей наружу. Глаза превратились в две прищуренных полосы, но взгляд обшаривал стены зала, а не фигуру юноши. Чтобы ответить не возникло ни единой мысли, все слова царапали горло острыми углами. Мужчина на секунду закашлялся, начиная ненавидеть собственное здоровье.
Если он не выбьет из сына добровольное признание, то это почти ничего не изменит, но Крауч не умел признавать проигрыши. К собственной досаде, это был тот случай, когда Бартемиус алкал убедиться воочию, несмотря ни на что. Спустя годы люди будут говорить о том, что главе департамента хватило показаний авроров, чтобы посадить сына за решётку, но только один человек будет знать правду. Второй забудет об этом.
Злость снова сменялась поразительной холодностью, палочка безразлично описала полукруг.
- Не смей так разговаривать со мной. Ты и представить себе не можешь, что... Империо. – не своим голосом произнёс начальник департамента, не желая слушать торопливые фразы, а ещё более не желая смотреть в глаза напротив. – Ты входил в ту самую «кучку двинутых Пожирателей»? Ты пытал Круциатусом Алису и Фрэнка Лонгботтомов? Ты попался на месте преступления вместе с супругами Лестрейнджами.
Последнее было не вопросом, но утверждением. По большому счёту, всё было одним грандиозным утверждением, после которого можно ставить крест на личности. Таких ошибок не прощают, таких людей не выпускают в цивилизованное общество, кем бы они ни являлись. Остекленевшие глаза смотрели с туманной улыбкой в глубине зрачка, словно парень смеялся над происходящим – а может, так оно и было.
Крауч существенно облегчил задачу находящемуся под заклятием, назвав всё сам. Правильнее казалось оставить всё на совести сына, дабы тот рассказал сам под приказом, но на что отец не смог пойти – это на подобное. Нервы значительно сдавали перед опасностью нарыва в груди, желчь и так расплескалась по всему помещению. Вместе с чужими слезами, загнанным дыханием и очередным приступом жестокой боли в висках.
Империус - не сыворотка правды и не заставит говорить всё, что знаешь, помнишь и, более того, хочешь поведать в глубине души. Этого и не надо.

 Отправлено: 13.08.09 00:22. Заголовок: У меня нет выбора, п..

У меня нет выбора, правильно? Настолько правильно, что даже зрительно укрупненная щепотка правды растворяется в твоей непоколебимой вере в ложь. Ты можешь похоронить меня здесь, во все отчетливее сереющих стенах, пока я медленно отворачиваюсь от твоего лица, в которое мне хочется впиться когтями. Я бы никогда не подумал, что ты способен на такое. Что ты отвернешься от своих же принципов. Теперь мне незачем уважать тебя, остается только ненавидеть.
Моя ненависть – просроченный шанс отвернуться. Она уже никуда не спрячется и тем более никуда не уйдет. Она роет глубокую яму – могилу, в моем поцарапанном сердце, в моей душе, в бестолковых мыслях о совершенстве. Они теряют смысл каждого так и не произнесенного слова о том, как я тебя ненавижу. Отныне и впредь. Даже не верится.
А сильные, между тем, верят. Верят во множество огней, расставленных в один узкий ряд со звездами, верят в холод каменных полов под разбитыми в кровь ногами и в слепые удары, горящие на щеках в унисон гаснущим огням. Мы будем сильными до самого предрассветного конца, до тех пор, пока нас не сожрут крысы – грязные спутники войны в серой палитре. На горизонте мы увидим солнце. Впервые за много лет.
И мы еще встретимся, только в отныне другой стране.
И эти слова в вихре бессмысленного жужжания, которые выбивают из привычной колеи, выбивают признание того, что ты сделал – не сделал – какая по сути разница, когда тебе снова придется коротать бесконечно долгие, лишенные лунного света дни в обществе... крыс? О, да, война уже закончилась, для каждого из вас она зарыта под мраморной плитой, на всех до одного поставлен крест. Бегите, спасайтесь, мои добрые друзья, моя война только начинается. И берегите хвосты!
И эти слова обрываются, как испорченная кинолента...
Мои глаза пусты. В них не угадывается слов – они безмолвны. Молчат. Мой мир настолько теряет смысл, я не чувствую пол под ногами, я, если мне не изменяют мои пустые глаза, уже парю под потолком. Сладкая, чарующая дымка бьется в агонии в моей голове, для меня не существует слов, разодранных в клочья на середине. У меня есть приказы.
И нет боли.
Ничего не существенно, кроме нескончаемого ощущения полета, сдавливающего грудь. Не важно, не принципиально, потеряло смысл и сидит где-то на задворках шальной памяти. Приторные грезы обволакивают и беззастенчиво врываются в мысли. Ты что-то хочешь узнать, папа? О, разумеется, я обо всем тебе расскажу, может быть, чуточку приукрасив действительность. Только умоляю тебя, пусть это никогда не кончается, пусть в Азкабане я буду подвешен под потолок. Нет надобности снова бросать меня на сырой пол, по которому скользят ботинки, словно кто-то разлил по нему лужу крови.
- Да, я был там. – Это все еще мой голос? Сколько времени прошло с тех пор, как я забыл его звучание? И о чем я говорю, о чем ты меня спрашиваешь? – Но не применял Круциатус к Лонгботтомам. Я просто был вместе с ними, в тот день. – Что значат все эти слова? В чем они фальшивы и чем могут быть доказаны? Бездарно наложенным Империусом, может быть? Дай мне, черт возьми свою палочку, и я покажу, как это делается. О, да, у меня были более чем достойные учителя...
Я даже не в состоянии пошевелить безжизненной рукой, я уже не управляю своим телом, я частично или полностью в оковах, в цепях слепой власти.
Я не знаю. Я не хочу помнить.
Ты знаешь, я могу все. Только то, что было важно вчера ускользает у меня из рук, я забываю малейшие детали, которые, возможно казались бы важными, спасли. Я не хочу помнить. Ни воспоминания, ни их отголоски не способны вернуть меня на землю, пожалуйста, оставь все, как есть, только не заставляй меня больше пресмыкаться перед тобой. Я ненавижу тебя.
А потом верни меня в иссушенную до дна реальность, чтобы я посмотрел на тебя и в очередной раз хрипло поинтересовался веришь ты мне или нет.
Нет.
Я не виновен.
Ложь.
Черное, красное, белое... Совершенное и совершаемое. Поменявшееся местами. Сладкие грезы наяву, такое непередаваемое ощущение, будто ты спишь, и вся нереальность снов вырывается в сознательный мир, мир, к которому ты уже, кажется, не вернешься никогда. Ты ничего о нем не знаешь. Не хочешь помнить.
Пусть он взорвется на твоих глазах.

 Отправлено: 29.09.09 00:31. Заголовок: Зажимая палочку побе..

Зажимая палочку побелевшими от напряжения пальцами, Бартемиус не спускал глаз с юноши. В этом взгляде была подчиняющая сила, приминающая к земле или возносящая в облака иллюзорного покоя. В этот миг чужое сознание должно прийти в негодность, явив полное смирение перед Направляющим и Указывающим, но глубоко в рассудке билась мысль о том, что бы сказала жена, увидев применение непростительного заклятия к собственному сыну. Наверное, Ванесса встала бы перед ребёнком, загородила собой и тогда Крауч смог бы осознать неприятие подобных методов; то, что его слова расходятся с действиями, с принципами, со всем, ради чего он шёл вперёд. Но пока он находился в этом зале, внутренние демоны одержали победу над разумом. Годами тренированная выдержка за какой-то ничтожный час выпустила на волю последствия снедаемого честолюбия, жгучую ненависть к стоящему на пути и крайнюю степень самодостаточности. Когда ты имеешь право на всё, когда ты и есть закон в последней инстанции, когда никто не имеет право тебе перечить. Потому что это правильно.
Глава Департамента ещё сильнее выпрямил спину, вкладывая в заклинание всё то, что испытал на протяжении последних полутора часов. Лицо в тусклом свете казалось выбитым из камня: заострившиеся скулы, глубокие морщины, прямая линия губ – которая, впрочем, ничего не говорила о своём владельце. Тёмные круги под веками выдавали усталость, но сами глаза по-прежнему блестели, только теперь радужки в них не было видно, зрачок настолько расширился, что оставалась лишь тонкая полоска бледно-коричневого цвета по самому краю сетчатки.
Власть становится заветной целью, однако тезисы задач на пути к цели (правильность, идеализация, чёткость, крайняя степень строгости к себе и другим) вырабатываются несознательно. Казалось бы, их трудно менять, но ведь уже больше трёх минут Крауч читает по губам сына произносимые слова, уверенный в собственных действиях. На сто процентов, девяносто пять, семьдесят, шестьдесят... Наконец, Бартемиус резко отвёл палочку, произнося невербальное «Finite», обрывая связь и глухо кашляя, скорее демонстративно.
Не так сложно додумать всё остальное: был с Лестрейнджами, смеялся с ними, в скудоумии не осознавая низость поступков. Ногти впились в ладони; скрипнули зубы.
- Чей ты ребёнок... – хрипота голоса отдавалась в пустом помещении тупыми ударами о камень. – Ты хоть представляешь, что ты сделал? Представляешь?.. Тебе же хуже, если представляешь.
Уже расколотый мир с оглушающим звоном упал на грязные плиты, во все стороны полетели невидимые фрагменты прошлого. Настоящее подавило секундное видение и теперь Бартемиус Крауч-старший был похож на человека, которому глубоко безразлично, кто перед ним. Волны ненависти исходили изнутри и ударялись о стеклянную стену холода, но последний не продержится долго. Мужчина закрыл глаза.
- Ты мне больше не сын.

- Отец, отец, пожалуйста...
Глухое молчание толпы, только крик светловолосого юноши.
- Отец, я в этом не участвовал! Клянусь тебе! Не отправляй меня к дементорам...
[...]
- Мама, останови его! Мама, это не я, клянусь, это не я!
Мрачное торжество на лицах присяжных, отвращение на лице выносящего приговор.
- Я твой сын! Я же твой сын!
И крик, срывая голос.
- У меня нет сына. У меня больше нет сына!
...и пусть они там сгниют.

Кому нужно ничтожное Obliviate, которое предполагалось минутами назад. Зачем. Он отправит к стражам Азкабана любого, кто посягнул на святое, любого, кто совершил хотя бы треть того, что сделал этот мальчик.
С грохотом кулак ударил по стене, когда мужчина с бешеным лицом выходил из камеры. Аудитория, всего лишь аудитория, но это была камера. В которой лишаешься воздуха и рассудка, в которой гнев пожирает всё остальное, в которой крик ничего не докажет, оставаясь немым.

- Мистер Крауч, вы в порядке? – тревожные нотки проскальзывают сквозь собранность.
- Настолько, насколько может быть в порядке человек, выполняющий свои обязанности.
- Суд через двадцать минут.
- Великолепно. Я выяснил всё, что мне требовалось.

Скулы сводит от натянутой кожи.
У меня нет сына. У меня нет сына. У меня...

...Ведь полтора часа безумия не так уж много для предыдущих тридцати девяти лет агонии. И достаточно для последующих четырнадцати лет пустоты.

 Отправлено: 08.10.09 21:36. Заголовок: Оцепенение – это так..

Оцепенение – это такое состояние, когда не видишь, не слышишь и даже не чувствуешь. Впрочем, напротив, чувствуешь настолько остро, что больше не ощущаешь. Предсмертное такое состояние, с еловыми иголочками на самом краю пропасти, только иголочки эти сплошь из стали, почти хромированные. А пережитая эйфория втянулась вместе с заклинанием в волшебную палочку, и самое отчаянное, а значит и безумное, желание – вернуть все на свои места. А потом ты открываешь глаза, снова чувствуя боль в каждой прямоугольной клеточке кожи, и понимаешь, что возвращать нечего, и что мест нет вовсе. Ты просто заново начинаешь проваливаться в глубоко вырытую яму, похожую на могилу. Кто сказал, что это не могила? Пока еще нет.
Будут стальные решетки из колючих иголок, ты не в силах сопротивляться их магии, что постарается удержать тебя от всхлипывающих, протяжных стонов где-то в глубине сознания. Будут хлесткие удары совести, ничуть не обращенной к тому, кто только что от тебя отрекся, напротив, то вечное, что до сих пор теплится в твоей груди будет всеми силами направлено к тому, кто не покинет никогда. Ты так думаешь, и это все, во что тебе остается верить.
Будет мама, бесконечно рыдающая и теряющая сознание от горя и безысходности, потому что язык прилипнет к ее нёбу, потому что крапающих слез уже не останется, точно так же, как и жалости ее мужа. Она будет смотреть тебе в след, на то, как под ослабшие руки тебя уведут дементоры, и лишаться разума. Ни у одного из нас его не останется.
И что такое в сущности «сын»? Статус, чин, положение в обществе, уважение высокопоставленных коллег? Едва ли что-то, помимо пары литров крови, и, наверное, надо сказать спасибо, что чистой. Однако же ты никогда больше не произнесешь этого слова, потому что за предательство не благодарят, и совсем уж не имеет значение, кто это предательство совершил.
Это как переливание крови: сначала страх и изнеможение, затем стремительно быстрая акклиматизация. Рациональное спокойствие, прогорающее на углях самокопания, где ты пытаешься найти выход, которого нет.
Мальчик, ты как-никак из Азкабана сбежать собираешься? Не горячись, ты не больше и не меньше, чем все остальные, твой великонравный отец только что ткнул тебя в этот факт лицом. Присмотрись-ка повнимательнее, у него точно такой же взгляд: тяжелый, уставший и до абсурда невидящий. Что может он решать?
Совершенно верно, твою судьбу. Ставки сделаны.
Оцепенение – это всего лишь брань времени, которое, ни в состоянии вымолвить и слова, приковало тебя к тому месту, с которого ты хочешь сорваться.
- Я – твой сын! Ты не сделаешь этого! Не... – Кажется, то был неуверенный стук в дверь, и какой-то коренастый волшебник, заглянув в мизерную щелочку, что-то бессвязно лопочет. А твой отец, он разворачивается и уходит, бесшумно прикрыв за собой тяжелую дверь.
И ты смотришь, безучастно и с всенарастающей ненавистью смотришь на нее, расписанную сложными для восприятия уставшими глазами символами, и едва сдерживаешься, чтобы не броситься следом, когда раскорябаешь чугунные замки, в которых волшебства больше, чем в твоей гипотетически уже сломанной палочке.
Но ведь конец еще не настал, а перелатанная вера была и остается безропотным защитником.
Когда-нибудь ты скажешь свое слово.
Ты скажешь: «У меня больше нет отца».

fin.