Отправлено: 17.03.09 20:09. Заголовок: Кент: Особняк Маккиннонов

Небольшой добротный особняк, принадлежащий семейству Маккиннон, располагается на юге графства Кент, Англия. Обширный запущенный сад красят лишь раскидистые золотые яблони - летом они увешаны крупными наливными яблоками, но сейчас ветки голые, а земля щедро присыпана пушистым снегом.
Дом строил еще прадед Марлин, поэтому здесь остался налет старины и романтизма, хотя некоторые балки уже заметно покосились. На заднем дворе располагается конюшня для старой и дряхлой кобылы Осени, около калитки замерла будка полуслепой добродушной колли Найды, которая никогда не умела охранять дом как подобает, радуясь каждому гостю.

 Отправлено: 21.03.09 15:40. Заголовок: Есть три самых страш..

Есть три самых страшных лица войны. И это вовсе не кровь, бойня и гибель людей. Есть и кое-что похлеще.
Эти три лица – Узаконенность Смерти, Обыденность и Важность.
Война не удивляет и не шокирует – у нее изначально подобные функции как-то не предусмотрены, она живет по иным законам. Всякая жестокость здесь бессмысленна и проста, как поэзия; всякое насилие обыденно и привычно, как сырость. Через труп переступят, в лучшем случае оттащат в сторону, но никогда не замрут в немом ужасе, не встанут истуканами, борясь со стремительно накатывающей волной паники. Потому что смерть тут вполне законна – молодые бойцы идут на войну, чтобы умереть, борясь за справедливость, которая обладает поразительной двойственностью. Казалось бы, ты сражаешься за те идеалы, которые кажутся тебе гуманными, верными, правильными, но в конечном счете вдруг оказывается, что эти замечательно гуманные идеалы добровольно отправили на гибель тысячи и тысячи таких, как ты.
В том мире, за который ты борешься, нет ничего законнее, чем твоя смерть.
И, конечно, пройдет еще несколько славно мирных лет, прежде чем тебе посмертно присвоят орден. И твоя мать станет знаменитой, а жену ждет почет и слава до конца ее дней.
Только тебя не спасут. Детям не вернут отца. Жене не вернут мужа, матери – сына, а сестре – брата. А им уж точно не понадобятся слава в обмен на чужую жизнь.
Но и это не так страшно, как то самое, последнее лицо войны.
Важность.
Ведь твоя смерть, смерть парня, бегающего по болотам, вскидывающего волшебную палочку, разваливающего церкви – твоя и десятков подобных тебе – обязательно кому-то нужна.
А тебе… тебе, мой славный Барти, нужен ли новый мир, построенный на костях?
- Марли?..
Девушка, стоящая у окна, оперевшись на подоконник, вздрогнула и обернулась на неуверенный зов сестры, украдкой вытерев неожиданно мокрую щеку. Сьюзи стояла в дверях, сжимая под мышкой свою любимую обтрепанную куклу с пуговицами вместо глаз. На секунду Марлин показалось, что кукла тоже вздрогнула, а потом обмякла; но это была ложь. Куклы не вздрагивают. Куклы никогда не отзываются на имена.
А за окном приходящая ночь была шелковой и тревожной, никак не дающей уснуть в своей густой тишине.
- Сьюзи, ты почему не спишь? – строго спросила Марлин, бросив взгляд на часы. Было почти одиннадцать, а значит, вот уже час, как ее младшая сестренка должна быть в кровати.
Сьюзи помялась и сказала со странным выражением:
- Мне показалось, что ты плачешь. Я… слышала…
- Нет, моя родная. Это всего лишь ветер. Иди спать, мама будет очень ругаться, когда они с отцом вернутся из Дербишира, если узнает, что ты не спала.
- Ты прочитаешь мне сказку? Мы не дочитали «Русалочку»…
- Нет, Сьюзи. Слишком поздно, я дочитаю ее тебе завтра, хорошо?
Сьюзи оперлась о дверной проем; ее длинные светлые реснички дрогнули.
- Эй, милая, да ты ведь уже совсем засыпаешь, - сделав несколько шагов к сестре и взяв ее на руки, Марлин поцеловала Сьюзи в лоб и предложила: - Давай я дам тебе чашку горячего шоколада, а ты, как хорошая девочка, пойдешь спать, а иначе Оле-Лукойе ни за что не согласиться послать тебе сегодня хороших снов.
- Марли… - спросонья пробормотала Сью. – А это правда, что сейчас…
- Что, моя радость?
- Война…
Секунду Марлин всматривалась в ее курносое личико, усыпанное веснушками, а потом заметила:
- Тебе даже горячий шоколад не понадобится, ты ведь и так засыпаешь.
В детской было темно, ряд игрушек на полках мирно подремывал на своих деревянных полках вместе со своей маленькой хозяйкой, которую Марлин аккуратно уложила в кровать, подоткнув края одеяла, потом улыбнулась и тихо пропела:
- Baby is drowsing, cosy and fair, mother sits near in her rocking chair… Forward and back the cradle she swings, and though baby sleeps, he hears what she sings…
- Но ты не ответила, Марли…
- Нет никакой войны, милая. Ничего нет. Спи.
Через пару минут дыхание Сьюзи выровнялось, и ее сестра молча и неслышно спустилась вниз, опираясь все на тот же подоконник в той же кухне.
…Он придет.
Она знает.

 Отправлено: 22.03.09 23:49. Заголовок: С победой... Я долже..

С победой...
Я должен вернуться с победой.
Чтоб знала, кого ты все долгие годы ждала...
По снегу...
По лугу, по морю, по небу, по снегу...
Копытами смяв леденяще-янтарный рассвет,
Приеду.
Я этой же ночью приеду,
Хотя до тебя далеко и меня больше нет...(с) Белянин

Первыми всегда ходят белые.
Я не стал бы искать тебя по самым кромешным закоулкам Лондона, зная, что ты все равно меришь шагами собственную комнату, если бы…
Если бы твои такие тепло-черные пряди не касались моего лица, награждая его весенним ароматом, который я узнаю лишь по картинкам из твоих глаз. Тебя не должно было быть, ты же так хотела исчезнуть сразу. Но стала чем-то еще.
Если бы ты не прощалась со мной на пороге, где мы любили целоваться: спешно, чтобы не дай Бог кто понял.
Если бы одинокая серебряная скрипка не манила меня каждый раз, когда я бросал быстрый взгляд в сторону твоих окон. Она очень мелодична, обычные скрипки не способны на подобное.
Если бы хоть раз, хоть на пару минут ты отреклась от правды, которая ранит меня, которую я со временем разучился принимать. Это так больно. И это делаешь ты.
Если бы ты крепко сжала мои замерзшие руки, грея их свои дыханием до тех пор, пока с них не закапала бы кровь. Она самая красная. Как твой школьный шарф, помнишь?
Если бы исписала молитвами свои белые-белые мягкие стены черной давящей тушью. Это не рай, моя хорошая, так зачем же ты окружаешь себя фальшивыми иллюзиями? Пусть чернила потекут, затопив твой дом, который ты зовешь убежищем. Пусть реальность приподнимет твои покрасневшие от слез веки, и тогда ты наконец сможешь найти мне оправдание. Оно написано на стенах. Красным.
В ушах нещадно гудит, а он так старается сосредоточиться на звуках. Неужели тьма сумела поглотить даже голоса? Ее голос. Она же наверняка бродит вокруг дома, она ищет его, а под ее ногами траурно хрустит снег.
Когда наступит лето, возле ее дома распустятся цветы, и она, сидя в плетеном креслице, молча будет любоваться ими. А он, опьяненный множеством сладких запахов, - тонуть в ее красоте. Но под грязно-желтым светом серебрятся ослепительно белые хлопья, а Марлин наверняка пьет энную чашку чая, прислонившись к прохладной стене цвета дороги, что ведет к ее дому.
Если бы я замер пред твоими окнами, считая холодные уколы снежинок. Они растворяются в моих ладонях, потому что белые. А вот ты бы наверняка засияла от их прикосновений, счастье мое.
Если бы я навещал тебя еще реже, скажем, раз в год, чтобы ты сожгла все наши фотографии, постепенно забывая, как я выгляжу. Я фигура черная, Марли, мне нечего делать на твоей стороне доски. А я лезу на рожон, каждый раз надеясь, что меня не «съедят».
Гулкий стук в дверь - только его тьма согласилась впустить в мой ослабший слух. Ты сама просила не пугать тебя внезапным появлением, смотри, я все-таки следую твоим советам! А теперь просто скажи мне, что я не окончательно потерян в твоих глазах. В окровавленной рваной мантии, с разбитым лицом и вывихнутой ногой я борюсь за тебя, сегодня не хмурь, пожалуйста, бровей. Мне больше некуда идти, моя светлая, ты еще до меня знала об этом. Ты не раз говорила мне свои встревоженные слова, а я до сих пор кормлю ими тьму, скрывшись под черной вуалью. Она стала моей второй кожей, черным лаком, покрывшим шахматную фигурку (я еще не знаю, как она называется), твоими тревожными снами (я их видел). Я пытаюсь содрать ее, проводя рукой по твоей двери, прижимаясь к ней горящим лбом, судорожно сжимая ручку.
- Прости меня…
Ничего не слышно.
Больно.
Безвыходно.
Знаешь, что мы наделали, Марли? Мы рассредоточили по венам яд, и теперь хотим замедлить его действие, заранее зная что ничего не выйдет, потому что яд этот – быстродействующий, беспощадный и чужеродный. Зато я теперь уверен, что ты никогда меня не оставляешь, ты в моих венах отравляешь мое сердце. Моя война не похожа на другие, она подкосила меня, оборвав струны и притупив чувства. Слышишь, Марли, я больше ничего не чувствую, как такое могло случиться? Теперь, наверное, не время искать правых и виноватых, просто постарайся понять. Впервые.
И еще… Я забыл сказать тебе… Не сегодня, еще тогда…
Я не вернулся из Годриковой Лощины. Мне очень жаль.
Но ты уж открой сегодня этому смешному человечку, что недвижным изваянием застыл на твоем пороге. У него никого не осталось после тебя.

 Отправлено: 26.03.09 19:00. Заголовок: Марлин искренне прос..

Скрытый текст

Марлин искренне просит прощения, но ее очень сильно пробило на что-то несуразное.. >.<

Ты приходишь в бронежилете, пробитом чужими пулями, забывая, что я
никогда не ношу при себе оружия, а если ношу – в тебя не стреляю;
Я – и вовсе без всяких жилетов, не желающая защищаться;
Знаешь, ты можешь выстрелить, когда захочешь –
сквозь тонкий свитер пуля всегда проходит с беззвучным свистом,
не встречая преграды;
Но я так наивно и глупо верю, что ты не сделаешь этого,
как будто бы совсем не знаю тебя, Барти Крауч.
А мы какие-то слишком-слишком друг для друга [другие],
видишь?
Даже если сплести ладони, линии жизни никогда не пересекутся,
потому что ты все еще маленький мальчик,
испугавшийся жить, любить, творить;
Ты – мальчик, которому дали в руку ружье и велели убить
всех плохих дяденек,
и ты так быстро вошел во вкус.
И что же остается мне, мой хороший?
Мне, с моей семейностью, с моей Сьюзи,
мне, которая никогда не была по-настоящему маленькой,
никогда не лепила песочных замков, потому что у нее
были братья, долг, честь, совесть и готовность помочь каждому.
Где-то в глубине я твоя неродившаяся мама, Барти,
мама, которой у тебя не будет,
даже если ты наконец-то найдешь ее после годов поисков.
Но ты не любишь меня, родной.
Ты же просто лечишься.
Тебе нужен дом, куда можно придти после долгой зимы,
и я открываю его тебе, распахиваю настежь двери,
не потому, что жалею тебя,
а потому, что тебя так легко любить.
Всего-то и нужно, что полюбить каждое горе, что ты принес мне в шершавых руках,
каждое страдание, ошибку, каждую неровность твоих нервов.
И, знаешь, я неплохо справляюсь,
мне бы только бронежилет на всякий случай, мало ли…
Подари мне, Барти, у тебя ж их много.
И ты говоришь мне:
- Прости меня.
А я прощаю без разбора, за что,
я всегда прощаю твои погрехи,
из которых ты и состоишь.
Я прощаю, целую в лоб, вставая на цыпочки,
потом провожу на кухню, наливаю чая и спрашиваю:
- Что я могу для тебя сделать?
И все надеюсь, что настанет день, когда ты не придешь.
Ты не придешь после боя, не вернешься, а я научусь не ждать.
Мне будет больно, и я перестану существовать,
но мне не придется обманывать, не придется говорить,
что я не знаю юношу по имени Барти Крауч.
…Но это неправда, мой хороший.
Ты не придешь, но я останусь ждать тебя на ковре у порога,
стану собакой твоей;
не дождавшись, я побреду по улицам нашего города,
вытирая хвостом асфальт,
утыкаясь горячим носом в траву.
Я буду искать твой потерянный запах,
Отголосок твоего вдоха.
Я буду ждать, когда ты снова скажешь «Прости»,
чтобы снова поцеловать в лоб.
Но что я могу изменить этой своей любовью,
собачьей верностью, безотчетным ожиданием?
В битве за твое сердце меня опередила война.
Ты приходишь сюда лечиться, родной,
и я дам тебе твои таблетки,
которые не помогут.
Но никогда не скажу тебе, мой неверный хозяин,
что ты безнадежен.
А значит, и я.

 Отправлено: 01.04.09 00:56. Заголовок: Ты – мой самый сладк..

Ты – мой самый сладкий сон. В нем много света, и я невольно подношу ладонь к глазам. Я всегда ищу тебя в летнем саду, а ты, подкравшись сзади и засмеявшись сотнями колокольчиков, обязательно накинешь мне на голову капюшон. И тогда я начну падать. А ты потонешь в исчерна-синем небе. Я научусь жить без кислорода. А ты предпочтешь смерть. Я проснусь, а ты останешься лежать под тонкими березами, чтобы воскреснуть до наступления ночи.
Не кошмар, банальное отражение действительности.
Чистая опрятная кухонька, которую никогда не хочется покидать, белоснежная скатерть на столе возле окна, за которым размеренно падают хлопья снега, грязные следы сапогов, разбросанные по сверкающему полу – все это твоя новая старая жизнь, Марли, и от нее никуда не денешься, даже если очень захочется сбежать. А я лишь загляну в окошко и напомню, что все это совсем не мое. Скажи, тебя надолго хватит, если снег сменится дождем и опавшими листьями скорее, чем ты ожидала? Если поймешь, что я прошу прощения только за свою любовь?
Он цепляется за край стола, отчего костяшки пальцев становятся молочно белыми, а блестящая полировка покрывается липкими отпечатками. Они как тугое молчание, натянутое между ними сотнями скрипичных струн, успевших поржаветь за то время, что каждый провел в одиночестве.
- Что ты можешь сделать? – голос гулко отлетет от ослепительно белых стен. – Что ты можешь сделать… - Вкрадчиво, по слогам повторяет Барти, зацепившись отрешенным взглядом за пустоту перед собой. Очертания расплываются, а глаза еще не отвыкли от бешеных вспышек огня.
- Марли, да пойми ты наконец! – Он резко вскакивает с места, морщится от новой боли в покалеченной ноге, но неожиданно легко оказывается рядом, переступая через себя, через тебя, Марлин Маккинон, через всех – это стало нетрудно, и даже в некотором роде привычно. И твои надежды не оправдаются, добрая, славная Марли, в этой комнате никто не почувствует к себе отвращение за бесшумные шаги. – Мне! Это! Нравится! И мне не нужна помощь, которая в результате приведет в никуда. Прекрати думать, будто несешь за меня ответственность, я уже большой мальчик, чтобы решать проблемы самостоятельно. И еще, прошу, не бери на себя мою вину, договорились? Не хочу, чтобы ты испачкалась.
Потому что кровь бывает заразной, Марли, ты не заметишь как она ударит тебе в голову и ослепит взгляд, как растечется по венам и горячей волной выплеснется в самое сердце. Они жили за счет этой крови, а теперь эта кровь, их кровь, живет во мне. По крайней мере, мне так кажется, когда я вытираю ее полотенцем.
Потому что ты не отражала на последнем дыхании сотни летящих со свистом заклинаний и ненавистных взглядов. Ты не кричала от боли, когда они попадали в цель. Ты не видела в глазах своих друзей адский огонь и жажду смерти.
- Я рад, что тебя там не было. – Ты навсегда останешься чем-то ускользающим, превосходящим, пока я вслепую, вытянув перед собой руки, пытаюсь схватить тебя за руку. Ты правильно поступаешь, все это вряд ли изменит наше отражение, нашу сущность. Мы заранее обречены. И ты опять ничего не сможешь сделать. Я глажу тебя по волосам, крепко прижимаю к себе, кажется, вот ты, настоящая Марлин Маккинон, в моих руках точно так же, как я в твоих, но спустя время я понимаю, что Марлин Маккинон – с ними. Они украли ее у меня, не подменили, оставили немножко, но я с все большим трудом докапываюсь до этих останков. Когда-нибудь я верну девочку, отправившую домой третье за день письмо и после застывшую у входа в совятню. Знаешь, я тоже любил черкать короткие записки на скорую руку. Так уж мы не похожи друг на друга? Особенно теперь, когда всем управляет война, когда чуть что, и ты, срываясь с цепи, бежишь к точно таким же «борцам за справедливость», а я – ласкать слух шипящими приказами Темного Лорда? Мы заблудились в одном лесу и нашли разные выходы. Такая трактовка тебя, может быть, больше устроит? В моем случае она все прекрасно оправдывает.
Барти слегка отстраняется, и на его губах сотнями эмоций играет ухмылка, когда он ловко заправляет за ухо Марлин выбившуюся непослушную прядь волос. Они никогда не смогут ее подменить. Они не сделают из нее очередную фанатичку, которая с горящими глазами преследовала бы каждого подозрительного дядечку, а по ночам просыпалась от паранойи. Пусть лучше смотрит на него исподлобья всякий раз, когда он возвращается, одергивая левый рукав мантии.
Иногда мне кажется, что мы никогда не отвыкнем друг от друга. Мы будем ненавидеть, повышать ослабший голос до шепота, исступленно целовать, швыряться предметами интерьера или, в особых случаях, заклинаниями, прогуливаться по Косому переулку за ручку, пока у кого-то из нас рано или поздно не созреет очередная глупая претензия, которая прочно засядет в голове. А потом наступит бессонница…

 Отправлено: 01.04.09 21:09. Заголовок: Мальчик мой, ты сего..

Мальчик мой, ты сегодня болен.
Позволь мне немного смягчить твою боль, просто дай один маленький шанс мне помочь тебе выжить. Ты говоришь, что тебе не нужна моя помощь, но все равно возвращаешься; ты возвращаешься, а я опять открываю тебе несуществующие двери, потому что перед тобой эта крепость всегда была не заперта.
Я всегда немного позади тебя; мне кажется, что именно так – правильно, что мне здесь самое место. Если ты споткнешься и будешь заваливаться назад, там всегда буду я и извечный жестоко-логичный закон: если стоишь позади, ты либо можешь поддержать и не дать упасть, либо…
Либо упадут на тебя.
Но мне себя не жалко – падай, Барти, твой удар смягчит мое онемевшее, еще теплое тело, и даже тогда я буду любить тебя всем своим сердцем.
- Пожалуйста, не кричи, - прошептала Марлин еле слышно и указала глазами куда-то наверх, кутаясь в шерстяной свитер. – Сьюзи спит…
А у него неожиданно нежные прикосновения, не такие, какие должны быть у Пожирателя Смерти, убийцы, мучителя невинных людей. Может быть, потому, что здесь он совсем не такой, как там, на поле сражения; он не такой, и это не ее утешение.
Ведь она уже давно не ищет никому оправданий.
Я люблю свою несвободу, которую ты легко даришь касаниями кончиков пальцев, она органична и слаженна, работает, как живая система – моя несвобода дышит, у нее есть плоть, кровь, биение сердца, она умеет смеяться, но никогда-никогда не плачет.
Так и я не плачу по тебе, Барти.
Пусть подруги Пожирателей Смерти оплакивают погибшие души своей любви, но я помню, я все еще помню, что ты болезненно жив.
- Можно я… посмотрю? – а ей так хочется прикоснуться к его руке. Легко прохаживаясь ладошками по рукаву его мантии, она осторожно приподнимает его, уже зная, что ее ждет.
Лицо спокойное, но глаза все равно на мгновение мечутся к его лицу: позволит ли?.. Разрешит?..
Не надо, не бойся меня, не вырывайся, прошу тебя, милый.
Твой отец добровольно оставил тебя на чужих людей, но я же рядом, я не уйду; я не боюсь твоей Метки, мне лишь нужно немножко понять, что-то осознать, чтобы встать хоть на шаг ближе.
Я не исчезну, бесприютный мой.
Не закричу.
Ведь я принимаю тебя – принимаю без имен и без званий, и мне почти все равно, сколько граммов души ты отдал на поруки дьявола. Мне ведь останется хоть немного, да?
[...но… зачем?..]

 Отправлено: 02.04.09 23:31. Заголовок: Стрелками глаз, Кра..

Стрелками глаз,
Краской души.
Нечем писать?
Кровью пиши.

Сегодня все на удивление просто. Так просто, что невозможно не запутаться. В тусклом мерцании огарков свечей, чей горящий фитиль размеренно, почти расходясь со временем, отражается в теплых глазах Марлин, в инее, совсем оттаявшем и потекшем на поглощающее черном дорожном плаще, а еще в недосказанности, которой пропитан воздух. От нее сладко кружится голова.
Ты так красиво уже ни во что не веришь… Так отчаянно цепляешься за надежду, не обращая внимания на то, что даже у меня ее осталось в стократ больше.
Чашку с солоноватой жидкостью цвета чая холодным потоком снесет ветер, в то время как в приоткрытую форточку ворвется долгожданная тишина, умиротворение. Никто не стоит за резной дверью, слушая каждое брошенное как бы невзначай слово, каждый невольно вырвавшийся вздох, никто не перебивает неровным шагом по непротоптанной дороге звонкие удары капель о поверхность стола. Это миг продолжительного откровения, впадающего в Черное море скрытности с нефтяными разводами обмана. Стоит ли требовать больше имеющихся на деле и на тонких занавесках разводов дождя?
Он так привык идти наперекор, что уже давно путает все мыслимые грани истинного и ложного, они смешались в погоне каждое за свое место и превратились в сокрушительные противоборствующие стороны, которые рано или поздно сольются воедино, оставив за собой пустыню, где даже песчаные бури – редкость. У него всегда холодные руки в перчатках из застывшей ртути. Горящий взгляд и совершенное неумение контролировать эмоции. Она же – очередное, превосходное постоянство, непрерывная верность: непоколебимая, ясная и совсем условная. Она помогает удержаться на грани реальности и фантазий, учит читать происходящее по линиям на ладонях и асфальте, а ему видятся слова в обратном порядке.
Ты так заботишься о Сьюзи, которую оставили на тебя твои родители, так боишься, что она проснется, услышит, поймет. Может быть, лучше нашего поймет. Маленькая девочка, представляешь? Ребенок, боящийся открыть глаза в темноте и зовущий маму и папу, когда в залитую лунным светом комнату падает тень от дерева.
Я вижу, ты отрицаешь, что она становится похожей на тебя.
А ведь только так ей удастся спастись. Превратившись в твою точную копию.
И вот так вот идти: лестница за лестницей, дверь за дверью… Напрягать слух, чтобы не дай бог услышать за своей спиной чьи-то спешащие шаги. Просто это такой вид одиночества, где даже шуршащие под половицей мыши кажутся незваными гостями, где стрелки часов, томительно ползущие по одному и тому же маршруту – очередные советники ни в чем. Одиночество оставляет тебя в пустой комнате наедине с собой, бросает стремянку, на которой не хватает пары ступеней и шепчет «Ты можешь выше», а ты понимаешь, что пока оно с тобой – ты ничего не можешь. Потому что оно не настоящее, оно дышит, разговаривает, а твое одиночество наверняка мертвое. Рядом с ней – тоже.
Но она не лишняя, нет. Она особая. Она - исключение. Исключение, которое из-под опущенных черных ресниц льет сладкий сироп на твои спутанные карты.
- Ты с ума сошла? – Неровный вскрик, и Барти едва успевает вцепиться в запястье Марлин левой рукой, в то время как правая судорожно натягивет рукав до самых кончиков пальцев. – Марли, послушай, я не хочу, чтобы ты это видела, потому что мне по горло хватает того, что тебе об этом известно.
Уродливый некогда черный череп все еще жжет, раскалившись докрасна. Ты что же, в унисон мне мечтаешь о боли? Она еще будет, Марли, уверяю тебя, не говори ей преждевременно адрес своего дома, - когда придет пора, она сама обо всем догадается.
Крауч отходит к окну, и его лицо скрывает теперь уже маска ночи, что непрерывным потоком льется из окна.
Я могу стать для тебя кем угодно, а ты упрямо хочешь видеть во мне меня самого.
[А мы с тобой не боимся тени от дерева?]

 Отправлено: 06.04.09 21:30. Заголовок: А есть ведь и другие..

А есть ведь и другие города.
Города, которые я рисую я салфетках, а иногда – на твоей спине, угловатой, бледной, усеянной мелкими шрамами, которые можно рассмотреть лишь вблизи. Если положить подбородок на выпирающую неровную лопатку, можно услышать, как сбивчиво скачет твое беспокойное сердце.
Я рисую свою Атлантиду на спине аккуратными росчерками коротких, совсем не острых ногтей, и порой у меня даже что-то получается. Моя Атлантида немного странная. В выдуманных городах все всегда идеально, у меня – нет. Там живут совершенно обычные люди в совершенно обычных домах, их жизнь ничуть не хуже той жизни, что была и у нас.
Пожалуй, те люди с моей Атлантиды наши абсолютные копии с одной только разницей.
Знаешь, они и понятия не имеют, что такое война.
И я тоже не хочу знать, веришь?..
- Но мне ничего об этом не известно, Барти. А это ведь тоже ты.
Почему так случается, что каждый раз, стоит мне дорисовать Атлантиду, ты непременно встаешь и ступаешь по полу в сырую ванную, а потом я слышу только плеск воды, позволяющий понять все и сразу: мой испуганный Посейдон, ты снова смыл с Земли Атлантиду.
И почему я никогда не могу возразить тебе, сказать: «Нет, не нужно, остановись!», позволяя тебе опять ворваться в мою маленькую наивную мечту и опять схоронить ее?
А ведь та Атлантида на твоей спине, мой Посейдон, - тот единственный город, где мы были бы просто счастливы.
Я забываю: у нас с тобой все не бывает легко.
Отвернувшись к окну, замотавшись в свой темный кокон превосходной актерской игры, он не может видеть, как она осторожно делает шаг вперед, хотя наверняка прекрасно все слышит. И чувствует это странное ощущение, когда она мягкими движениями расстегивает его мантию, почти обнимая, запускает руки под свитер.
А у него совершенно ледяная кожа.
- Ты любишь меня?
Нет, мне не нужно подтверждение надеждам, только один честный ответ. Я никогда не спрашиваю многих вещей. Например, я задаюсь вопросом, виновата ли война в том, что с нами творится.
На самом деле я не спрашиваю этого у тебя, потому что очень боюсь ответа: нет. Не виновата.
Это мы виноваты, Барти.
А война совсем не при чем.
- В слове «люблю» так много очарования и так мало индивидуальности. Ты подчас не слышишь меня. А мне хочется говорить. Много, часто, с пристрастием. Мне хочется спорить, обсуждать, смаковать слова. И мне хочется тебя открывать – шаг за шагом, буква за буквой. И спрашивать твое мнение – все время. По любому поводу. Я знаю отметины твоей кожи, но понятия не имею, кто их оставил. А это же так страшно – любить незнакомца.
А где-то внутри ты, наверное, смеешься. Как гении.
С той же интонацией, с которой они спрашивают у бестелесной зимы:
«Что я здесь?»

 Отправлено: 12.04.09 23:59. Заголовок: Ты больше не чувству..

Ты больше не чувствуешь меня. Не пишешь на красочных осенних листьях очередные новеллы лишь для того, чтобы затем стереть их невидимым ластиком. Вот только я совершенно не расстраиваюсь, когда под моими ногами шуршат ненаписанные строки. Наверное, роняя невозмутимо алую кровь на покров белоснежных полей, я забыл, о чем были предыдущие главы. Но ты ведь мне непременно напомнишь, когда снова наступит эта горящая в огне осень? Когда в самую тоскливую пору ты будешь заливисто смеяться, вытаскивая из волос опавшие листья.
Позволь мне стать чуточку ближе, не изменяя ни себе, ни мне. Разбей все маховики времени, чтобы мы перестали оглядываться назад, чтобы невзначай не разрушили память. Знаешь, Марли, памятью иногда живут.
Дай мне руку, и я помогу тебе спуститься с лестницы, с которой будет больно падать, я покажу тебе настоящую жизнь, истинную свободу, не ограниченную ни чугунными решетками, ни устоявшимися правилами, которые даже не мы придумали. Рискни довериться мне еще больше, и тогда сама собой отпадет нужда лишний раз проверять все ли еще змея ползает по моему предплечью. Я отвечу тебе – ползает, и на этой границе начинаются уже мои правила.
А ты оставайся в моем мирке столько, сколько сможешь, в конечном итоге, здесь не так уж и паршиво, особенно в дождливую погоду. Я всего лишь хочу, чтобы ты была там.
- А тебе и не должно быть об этом известно. Иначе я бы сейчас разговаривал с твоим надгробным камнем и пытался примостить куда-нибудь невзрачный букетик.
Слышишь, как он шелестит от невесомых прикосновений ветра? Не слушай, это не про нас.
В голове только ни в чем не измеримые легкие шаги, почти не слышные, но занимающие все пространство: либо слишком опустевшее, либо, напротив, до нельзя переполненное. А потом ее руки освобождают от душащей мантии, которая вдруг стала непозволительно тяжелой, и Барти невольно вздрагивает от этих прикосновений, прежде чем схватить Марлин за запястья и развернуть к себе. Отвести глаза в сторону, когда она задает скользкий вопрос, крепче сжать всегда теплые ладони, и ждать до тех пор, пока губы не расползутся в неоднозначной улыбке.
Мне нельзя любить, Марли. И особенно мне нельзя любить тебя.
- А что для тебя важнее: очарование или индивидуальность? Красивые, но такие заезженные, слова или наши тайны, где и начинается самое интересное? Знаешь, почему я никогда не спрашиваю тебя об Ордене? Потому что все, что я услышу, мгновенно перестанет быть тайной, об этом немедленно узнают те, кому не стоит знать. - А теперь про нас? - Пусть будет интересно, с сюрпризами, как ты на это смотришь?
Ты отпускаешь ее руки, чтобы с последней отчаянностью прижать ее к себе. Она уже не раствориться в воздухе: вот ее светлое личико, совсем рядом с твоим, ее огромные, как у куклы, глаза с длинными ресницами, которые вот-вот пушистым ворсом притронутся к твоей щеке. И ты не можешь оторваться, ты смотришь в эти глаза абсолютно затуманенным, очарованным взглядом, будто забывая, что было прежде. А, может быть, и вправду забывая, - в конечном итоге, ничто не вечно, кроме этих глаз. Ты незряче, на ощупь, почти срываешь с ее мягкой кофты пуговицы, больше не видишь, на мгновение, на чуть-чуть, двух блестящих омутов, которые бесстыдно затягивают тебя в самую трясину, пока ты целуешь ее губы – самое лучшее, почти не горькое, лекарство, самый краткий путь к спасению. Посуда, аккуратно разложенная по полочкам, отзывается веселым звоном, когда ты прижимаешь ее к мойке, а твои ладони скользят по выпирающим ключицам.
Ты хочешь трепаться о любви, а она не требует слов. Да я могу наговорить все, что угодно, и вряд ли хотя бы третья часть этого окажется правдой. Тебе нужны такие разговоры? Диалоги, где каждый ответ, да что там ответ, каждый вопрос, будет основан на лжи?
Тем временем запах ее волос, ее кожи, эти проклятые прикосновения ее ресниц – все впускает приторный белый дым в голову, и только тогда, когда теряешь нить мыслей, ты понимаешь, что будешь говорить с ней обо всем, если она захочет, и, пожалуй, только с ней ты будешь честен.
- А ты не бойся...
Потому что страшно любить... зная правду. И смотреть в глаза, наполненные растерянностью, когда ты сам уже не в праве выбирать. Часто задаюсь вопросом: а почему, собственно, мы не выбрали ложь, когда была возможность? Тогда бы дрогнувшее пламя свечи рисовало на твоем лице улыбку, вместо напряжения. Но мы упустили момент, и теперь за это платим. Дорого платим, Марли.
И никогда не расплатимся.

 Отправлено: 13.04.09 19:42. Заголовок: Точно не знаю, как в..

 Отправлено: 18.04.09 01:57. Заголовок: - я тебя люблю, кста..

- я тебя люблю, кстати.
- а я - тебя, но так чертовски некстати...(c)

Карты рассыпались по полу, и на каждой из них был изображен человек с белым лицом. А ведь когда-то у меня были любимые масти, ну ты знаешь, те, с которыми мы обычно побеждали. Растворившись в ничто, они с тех пор плавают по полу. А эти белые лица преследуют меня даже во сне, отчего я уже который год мучаюсь бессонницей, и тогда мне кажется, что они смотрят на меня с потолка, такого же белого. Ты иногда помогаешь убежать от них, и я ненавижу тебя за это – за то, что обязан тебе почти жизнью. В самых лучших традициях ненавижу. И люблю так, как если бы любил в последний раз.
В нашей с тобой жизни случалось полным-полно казусов, начиная со знакомства и заканчивая тем, к чему мы пришли сегодня. Дай Бог мне не видеть тебя еще хоть некоторое время, и, того гляди, я буду ржать, как сумасшедший, вспоминая наши такие же ненормальные отношения. Хотя, знаешь, порой мы все же следуем законам логики –ломая, убивая друг друга, мы отчаянно пытаемся удержаться на грани, без которой не могли бы существовать. А это уже большой подвиг, жаль, что нас за него только накажут. Да нам и не под силу сломать, это мы так, тешим себя неизвестно чем. А что еще остается?
В наших кругах немалой популярностью пользуется заклинание полного контроля, Империо, и я так часто ловлю себя на мысли, что не прочь применить его к собственному сердцу, что сейчас, рядом с тобой, мне становится не по себе, мне становится стыдно, что я вообще способен думать о подобном. Да и не сработало бы это Империо, не для того оно создано. Для убийств есть другое заклинание. И только на одну-единственную жертву оно не распространяется. Она только от износа умирает, любовь эта, а ей, как назло, конца и края не видно. И нас не видно, мы вроде тех теней, что донимают меня во снах. Смешно, но мы с ними действительно похожи, по крайней мере в моем понимании: их ведь никогда не было, черных, словно дым, клубящийся над потухающим костром. А я думаю, что мы вечные, и что от нас не останутся только имена, записанные в потертом дневничке, которому мы плачемся долгими томительными вечерами. Марли, милая моя, хорошая, как же хочется, чтобы все это оказалось правдой. Но ведь это ложь. Мучительная, порой смешливая, истертая до дыр неправда, дурманящий самообман, которому мы по слабости верим. Не желаем выстрадать нашу реальность, ведь даже бессмертные отступают перед болью.
- Что это значит – такого же, как я? – Он едва уловимо передразнивает ее, потому что уже давно захлебнулся в собственных чувствах, - очевидно, бриза не будет. Но сколько ни закрывай глаза, обрывки фраз будут непременно прочитаны, стоит ослепительному блеску прорваться сквозь ресницы. Не шепот -почти выдох, не наслаждение – почти утопия. У нее холодная спина и одежда под ногами, горячие ладони и наверняка точно такое же сердце, влажная шея и намокшие волосы, которые путаются в дрожащих пальцах.
Я хочу знать, что ты вкладываешь в определение «меня», бесстрашная девочка, пахнущая грозой? Мы обречены, а ты говоришь, что тебе нечего бояться. Нам остается только ждать, болезненно вздрагивая от каждого прикосновения, а ты всякий раз улыбаешься, укладывая сестру в детскую кроватку. А я... А я не понимаю, всегда не понимаю, этого твоего стремления сохранить то, что есть, в изначальном варианте.
За окном прекратилась вьюга – это в форточку больше не врывается ее приглушенный свист, свечи почти догорели, и тени от их крохотных огоньков закончили безумную игру на безупречно белых стенах. Разлитый чай игриво мерцает на лениво выползающих из-за горизонта тусклых лучей утреннего солнца. Слишком много света. Как во сне.
Я покрываю поцелуями твое лицо, скулы, шею, я боюсь потерять их надолго, как это часто бывает, когда мы играем в игру «Так кто же сломает?» И кто же сломается.
Я не поклонник сентиментальных глупостей – спутников любого утра у практически любой влюбленной парочки, я редко говорю тебе то, что в твоем понимании является красивыми, возвышенными словами. Я всегда превозносил нечто иное.
- Да, я люблю тебя.
Отчаянно и совершенно безнадежно. Зная, что у нас нет будущего, которое бы красивыми, возвышенными словами записали в потертые дневники с обложкой из обшарпанной кожи. Когда-нибудь я прочитаю тебе наше будущее по какой-нибудь страшно слезливой книжке, а ты будешь меня все время перебивать, как если бы знала наперед всю историю.

 Отправлено: 18.04.09 15:42. Заголовок: А ведь наступит когд..

 Отправлено: 22.04.09 21:29. Заголовок: Наша зима удается на..

Наша зима удается на славу. Она изобилует пушистым снегом с колючей потрескавшейся коркой и никогда не выветривающимся запахом Рождества, но самое замечательное в ней то, что она невольно напоминает тебя. По утрам она слепит не привыкшие к белизне глаза, а вечерами освещает желтыми фонарями незримый путь какого-нибудь бродяги-скитальца. А он ей радуется, даже когда она сшибает его с усталых ног и ледяной рукой пробирается под одежду.
У нас тоже все хорошо. У нас каждое утро за окном поют птицы, преимущественно снегири, которые стучат маленькими клювиками по деревянной кормушке, что висит прямо за твоим окном. Если прислушаться, можно услышать их пронзительное щебетание, и тогда кажется, что, бесшумно приоткрыв створки, к нам навстречу шагнула весна, хотя, она обещала заглянуть только спустя много-много лет.
За окном занимался рассвет, и в каждом потухшем огарке свечи постепенно исчезала надобность. Где-то в коридоре от пробегаемого утра ворчливо скрипнула половица. Барти не обратил на это ровно никакого внимания, он уже давно привык к особенностям дома, в котором была заперта его зима. Обновленное, теперь совсем холодное солнце выстлало серебристую дорожку, ступив на которую, запросто можно провалиться по колено. Они и не заметили сколько за ночь навалило снега. Проморгали целую вечность. Хотя, кому она нужна, эта вечность, если за плечами, помимо сосущей пустоты, окажется только пламя сожаления, которое все равно уже потухло вместе с фитилем?! Зашипело надрывно, с акцентом, и в последний раз плюнув в лицо, черным дымом растворилось в воздухе.
Что же ты, моя Благодетельница? Почему я так явственно слышу в твоем голосе плохо скрываемую горечь? Не жалей, мы ни перед кем не виноваты, мы никому ничего не обещали, - у нас впереди куча времени, от которого мы добровольно отрекаемся. Но кто-то, по всей видимости, не понял столь искрометного юмора и теперь силой отбирает наши случайно оставшиеся часы.
- Не изменит. И слава Мерлину, не хочу ничего менять!
Только полжизни мне верните, уж я-то найду ей применение. И всегда чистое небо над твоей головой, которое сегодня заволокло тучами, похожими на большие чернильницы – вот-вот заплачут нефтью!
- Доброе...
Да, каждое утро у нас – доброе. Ровно как и день, вечер или ночь – все одно, все подвержено зыбкому определению добра. А мне никогда не удастся смыть с себя твою грусть. Вдруг это и есть счастье – носить чью-то печаль на светлой коже, впитывать ее вместе с морозом, и в тоже время совсем не чувствовать? Я же так часто говорил: «Мне бы твои проблемы, Марли!»
А теперь он в оцепенении полулежит на холодном полу и никак не реагирует на ее проявления нежности. Прошедшая ночь украла у него все нервные окончания, взяла в плен то единственное, что еще не пострадало в течение продолжительной войны – его чувства. Все, что случилось накануне, новым грузом навалилось на расслабленные плечи:
Огни – пожирающее все на своем пути пламя. Много огней.
Ничего не отражающие маски и перекошенные ненавистью лица авроров. Каждая мышца - отвращение.
Твердый голос отца, мгновенно разлетевшийся по пещере. Последние слова, рассказывающие о прожитой им жизни. Отголоски эха в его, Барти, голове.
И, конечно, боль. Та самая Госпожа Боль, поигрывающая сломанным ветром веером. В Аду и впрямь жарко.
И смеющиеся черные глаза.
- Задании? Нет, это не было заданием... Так, развлеклись... – ответил Крауч неестественно высоким голосом. Дрожащие руки боролись с серебряной застежкой на мантии.
А, знаешь, кое-что все-таки случилось. События оставляют нас мокнуть под дождем на перекрестках, пока мы наконец не решим в какую сторону повернуть и по какой дороге пойти. Я пошел к тебе, но это ничего не значит. [Это все равно ничего не изменит] Я убил своего отца – я, а не эти скользкие острые камни и уж точно не Белла Лестрейндж на пару с Розье – этими бесконтрольными руками обрушил на него тяжелые своды смерти. А теперь стою на перепутье и не имею никакого представления о том, куда бежать. Разве что носиться сломя голову по хаотичным линиям твоей ладони, на которую я устремляю взгляд сквозь бесцветные линзы глаз и которую я никогда, даже под угрозой новой боли, не выпущу из рук.
Только не жди, что в зеркале моей души ты найдешь что-то ценное для себя. Ты ничего в нем не увидишь, оно задрапировано черной простынью. Я не посмотрю тебе в глаза.
- Плечо вот поцарапал...

 Отправлено: 24.04.09 13:04. Заголовок: Вечная юная, сразу з..

Вечная юная, сразу за дюнами
Ждет тебя парусник, мною придуманный,
Двадцать два месяца, глобусы бесятся,
Люди прощаются, но не возвращаются (с)

цитата:

Маглы, работающие в почтовых отделениях, иногда ставят на конвертах один и тот же штамп: «Вернуть отправителю». На этом письме его тоже поставят, но поручение так и не выполнят. [Просто потому, что его некому возвращать.] Знаешь, там, где я сейчас, почта работает совсем паршиво. Я всегда приписываю в конце «до востребования», и это моя маленькая ложь – никто не придет на почту в поисках затерянного тонкого конверта. И я не ставлю адрес. Я совсем не знаю, где тебя теперь искать. На моей стороне света тебя никогда не будет; на другой стороне тебя не стало несколько дней назад. Я не знаю, какой сейчас год (я устала считать года), поэтому прости меня, милый, этот конверт снова застрянет в почтовом отделении того света.

Знаешь, я вспомнила: сейчас июнь девяносто четвертого. На днях Сьюзи исполнилось бы девятнадцать лет. Совсем взрослая, правда? Как я в тот безумный день на нашей общей кухне.
По людским меркам мне сейчас тридцать восемь; это страшная несуществующая цифра. И мне уже странно думать о своем возрасте – там, где я сейчас, таким вещам не придают значения. И это правильно – гораздо легче двадцать лет подряд проходить мимо зеркала в гостиной и видеть молодую девушку, чем думать о том, почему я до сих пор осталась юна.
У меня все по-старому. Я все так же пою на ночь невзрослеющей сестре колыбельные, разнимаю шутливые драки братьев, спрашиваю у отца, как дела, когда он приходит с работы. Мама иногда заплетает мне косы. Я стараюсь просто не думать о том, куда уходит по утрам папа (ведь здесь нет никаких ведомств), не думать, кого лечит мама в больнице (и больных здесь тоже нет, понимаешь?).
Но самое странно ощущение появляется, когда Сьюзи звонко произносит: «Когда я вырасту и стану большой-большой, я куплю тебе вот такую куклу, Марли!» Я всегда вздрагиваю при этих словах, а мама успокаивающе гладит меня по голове. Ведь мы обе так хорошо знаем: Сьюзи никогда не вырастет.
Мы умерли приблизительно восемнадцать лет назад; точной даты я не помню, тут нет календарей, а цифры не в ходу.
А недавно я встретила на реке твоего отца. Он стал каким-то совсем иным и все время повторял твое имя и добавлял «Сын». Я пыталась расспросить, но у меня так ничего и не вышло; уже потом кто-то сказал мне, что Барти Крауч-старший здесь, потому что погиб от руки собственного сына.
И я, помню, тогда подумала: что ж, наверное, ты наконец-то счастлив.
Берта Джоркинс мне много о вас двоих рассказала; рассказала, что ты сидел в Азкабане, а потом долгие годы находился под Империусом. Я долго думала, какая из этих двух зол более жестока. И так и не пришла ни к какому выводу.
Знаешь, я без тебя совсем разучилась думать; наверное, поэтому вся моя жизнь и замкнулась в кольцевую дорогу. Я просто вспоминаю былое.
И в моем былом слишком много тебя – плеча, которое ты поцарапал и лжешь мне, подчеркнутой небрежности (я даже тогда чувствовала твою неправду), слишком много утра, солнца и морозного тепла.
- Я лучше не буду спрашивать тебя о заданиях, ты прав, - сообщила я тебе тогда неломким голосом, потом подумала, встала с пола, оделась и добавила: - Знаешь, я хочу жить, как все нормальные люди. Без драм и страданий, без выворачивания самой себя наизнанку. Мне все это до смерти надоело, честное слово.
Мне оставалось всего лишь научиться жить так, как я хочу.
Говорят, интеллектуальный труд самый тяжелый, но я в это не шибко-то верю. У нас тут слишком зыбкое понятие тяжести.
А я бы много отдала хотя бы за то, чтобы просто узнать адрес, по которому могу слать тебе письма; здесь, на том свете, ходят слухи, что дементоры высосали из тебя душу по личному приказу вашего нынешнего министра.
У нас теперь осталось слишком мало общего, и слать в письма в никуда стало совсем глупо, поэтому я постараюсь, чтобы это было самое последнее письмо.
Прости, я очень тороплюсь; только что проснулись мальчики, и я обязательно должна погреть им молоко.
Прощай, дорогой; привет тебе с того света.
Надеюсь, ты когда-нибудь найдешь время и заберешь с почты мои письма.

Марлин Маккиннон.
Барти Краучу-младшему, другой мир.
Какой-нибудь год.
До востребования.

 Отправлено: 27.04.09 00:34. Заголовок: Мой ангел, скажи, о ..

Мой ангел, скажи, о чем же думал ты в этот день
Мой ангел, о чем ты думал в эти доли секунд
Я понял, это была твоя месть
За то, что тебя я любил слишком мало(с)

Зачем ты говоришь мне, что устала, когда я воочию вижу это в блеске твоих глаз? Вижу, что при первом удобном случае, который тебе никогда не предоставляется, скажешь мне все, что тяжелым осадком залегло на душе. Так скажи, пока я не ушел, скажи, чтобы не мучиться больше терзаниями до следующей нашей встречи, которая, вполне возможно, не состоится.
Тебе надоело, да? Ответь, моя дорогая, что именно тебя так изматывает, выворачивает наизнанку, как ты сама представляешь себе свою тоску, что заставляет мечтать каждый вечер о веселенькой жизни, которую еще не придумали к твоей досаде? Или, может, тебя задевает то, что я все-все-все от тебя умалчиваю? А чего ты ждала, вступая в ваш бессмысленный Орден? Подробного доклада на пергаментных свитках? Не сомневайся, Марли, у меня к тебе тоже неприлично много вопросов, которых я никогда не задам.
- И что? Чего ты от меня-то хочешь? Скажи еще, что все твои драмы – плод моего воображения, а все страдания – результат его воплощения! Марли, давай я сейчас уйду, и все твои страдания в миг прекратятся.
Не смотри на так называемых «нормальных» людей, их «нормальность» сплошь вымочена в слезах и сверху еще кровью полита. Ищи себя внутри и научись, черт возьми, радоваться тому, что есть, не оборачиваясь на других. Впрочем, я предложил тебе выход, и теперь только ты в праве или принять его, или отвергнуть. Мне очень жаль, что ты не хочешь разделить моего спасения – я ведь только так счастлив. И иногда рядом с тобой. Сейчас, когда я могу наконец поднять на тебя глаза, в которых ты что-нибудь да прочитаешь – на твой выбор, я ведь уже совсем не помню, что было написано на корках твоих любимых книг. Помню только, что тогда это были не сказки.
- Ну что ж... – Я неспешно огибаю кухню, с размаху опускаюсь на стул и, скрестив руки на груди, устремляю на тебя взгляд исподлобья. – Если у тебя есть планы на долгое и счастливое существование, то прошу, мон шэр, ими поделиться сию же минуту! Потому что мой, насколько я понимаю, никуда не годится, хотя, конечно, ты можешь считать иначе.
И это, скорее всего, чистая правда. Мы с тобой не умеем одинаково смотреть на вещи, даже твой так называемый крик о помощи вызывает у нас абсолютно противоположные эмоции, я уже не говорю о вещах, носящих более глубинный смысл. Собственно, может оказаться, что и понятия глобальности и «мелкоты» у нас сугубо личные. А мне бы так хотелось разделять с тобой что-то еще. Все что угодно, помимо саморазрушения. То, что зазвучит иначе.
У моего «я» два смысла, и ты безмолвно выплевываешь ультиматум, который ставит меня перед тобой на колени, совсем как перед Темным Лордом, только при этом я даже мизинцем не в состоянии пошевелить, так меня парализовали твои глаза – наука, которую я к собственному неудовольствию никак не могу познать. Ты же знаешь, я всегда любил учиться, но еще ни одна дисциплина не давалась мне с таким трудом. Мне с тобой не так тяжело, как тебе со мной (с твоих слов, естественно), мне - мучительно интересно. Очередное увлечение, расшвырявшее жизнь по осколкам и собравшее ее в кубик-рубик с углами вверх тормашками. И ты, Марли, ломаешь его, пытаясь собрать закономерную конструкцию, даже не подозревая, что от прежнего Барти Крауча давно осталось одно лишь имя, которое ассоциируется вовсе не с ним. В этом плане Темный Лорд гораздо гуманнее, да?
Поэтому я все сверлю тебя взглядом, когда моя воля распласталась у твоих ног, неистово вереща «Ну же, Марли!Ты же знаешь, просто не можешь не знать! Помоги мне, Марли!» Дьявол, знала бы ты, как я себя за это ненавижу. Ты – слабость, а слабости по нынешним меркам не ценятся, а уж в такой интерпретации и подавно. Как знать, может, мне еще доплатить придется.
Что мы можем сделать с нашей нищетой? Пойди теперь докажи, что все – есть чистая случайность. Нет, Марли, теперь так дела не делаются, в нашем не придуманном мире девиз «Каждому – по заслугам» очень даже в ходу. И если мы каким-то боком в нем оказались, заслуги наши стопроцентно зачтутся. Или мы сами их себе зачтем – от мыслей до деяний разные дорожки.
Пойдем по моей?

 Отправлено: 27.04.09 16:07. Заголовок: - Может быть, тебе д..

- Может быть, тебе действительно стоит уйти. Я всегда не нахожу, что ответить, если ты решаешь блеснуть красноречием.
Поговори со стеной – она едва ли скажет тебе меньше, чем мое лицо.
- Мне иногда кажется, что драмы созданы мною – все до единой. Если тебе удобнее так думать, можешь спокойно считать, что ты ни при чем.И ты будешь почти прав. Ты всегда прав [потому что я не спорю!]
А ведь человеческое существо – самое парадоксальное. Никто, кроме человека, не сможет доказать две противоположные точки зрения, так, что будет не к чему придраться. Идеальные аргументы и чистейшая правда; два берега одинаково хороши, и, может быть, именно поэтому мы запутались и растеряли свою природу.
Но сначала было иначе.
Почему чувствую себя такой виноватой, Барти?..

---

- Потому что ты сама дула в свои паруса, - его голос был жесткий, как щетина на смуглом усталом лице с морщинами вокруг губ – такие морщины бывают у людей, которые очень много хмурятся и улыбаются. Но сейчас в его черных, непривычно строгих глазах не было следов смеха. Свет лампы в углу дрогнул, и под ним его лицо тоже задрожало, как еще не застывшее апельсиновое желе.
Она замерла, становясь истуканом у зеркала. Гладкая черная поверхность бесстрастно отразило куда более зеркальные большие глаза, волосы, упавшие на обнаженные плечи.
- А я совсем некрасивая, - заметила она тихо-тихо, зная, что он услышит. Он едва слышно засмеялся, но ни одна улыбчивая морщинка не дрогнула, потому что он смеялся только сердцем, а тело оставалось недвижимым. Так смеются над маленькими детьми, когда они изрекают очередную забавную в своей бессмысленности глупость. Но ведь она не была ребенком, и говорила спокойно и здраво.
- Ты же знаешь, что для меня это никогда не имело значения, - сказал он из своего кресла, спрятанного сумерками и надвигающейся тенью луны. Она не оглянулась, рассматривая в зеркале высокую грудь, тонкие ключицы – две единственные добродетели ее фигуры.
Если бы комнату осветил хоть сиюсекундный луч, все наверняка стало бы проще; стало бы заметно, что она полностью обнажена, а он босой, и ему за сорок. Но было полное солнечное затмение, а зеркало отбрасывало на пол неясные блики лампы.
- Пройдет солнечное затмение, и ты опять исчезнешь, а мне останется только ждать тебя в кресле следующие триста лет.
- А мне будет казаться, что это исчез ты, и я все так же буду ждать тебя у зеркала.
- Тебя так легко разрушить, - заметил он шепотом. Из темноты ему ответил полусвист:
- Я знаю – ты пробовал.
- Я тебя проявил, - поправил он. – Как пленку. Негативы. Слышала, да?
- Да… ты говорил.
Потом она отвернулась от зеркала и подошла ближе, села на коврик около кресла, обняла его босые ноги; он вздрогнул, но не отстранился, наклоняясь, чтобы провести пальцами по ее волосам; ему на миг показалось, что она фосфоресцирует в темноте, но это был всего лишь обман зрения – в глухой темноте давно ничего не видно.
- У тебя было много, кроме меня? – что-то теплое чуть ощутимо скользнуло по его колену. Потом он вспомнил – именно так ощущается прикосновение ее губ.
- Никого, никогда, - искаженно ответил он, и на влажном лбу проступили капельки пота. Их не было видно, но она все чувствовала, приподнимаясь на коленях, целуя его в морщинистый лоб. – Сколько мне лет, Марлин?
- Скоро будет сорок…
- А тебе?
- Девятнадцать.
- Но ты ведь на год старше меня, - беспомощно ответил он, хватаясь хоть за что-нибудь. Солнечное затмение так быстро заканчивалось, и вокруг черного лунного диска за окном уже сияли вспышки.
- Глупенький, я же ненастоящая, - короткий поцелуй в бедро должен был означать очень многое, но он не понял ее; снова и уже безнадежно. – Я всего лишь выдумана тем, что осталось от твоей души. Ты существуешь внутри дементора, а я – только внутри тебя.
- Это замкнутый цикл?
- Он самый, Барти.
- Почему так? Я ведь совсем не того хотел…
- Прости, меня не было рядом, когда дементор выпил твою душу… прости, милый, я так виновата…
- Это ты виновата, - он повторил, как сомнамбула, и она подхватила:
- Я, и никто, кроме меня.… Говори, пожалуйста, тише. Дементор просыпается, дорогой, вот уже и свет падает на ковер.
И это действительно было так – солнечное затмение кончилось слишком быстро; от рези в глазах он не смог разглядеть даже ее обнаженного силуэта, и спросил чересчур громко (солнце вспыхнуло в последний раз):
- Значит, мы увидимся снова через триста лет?
Морщась от света, он все же посмотрел наверх и увидел, как она уходит, услышал, как разбивается лампа, льющая свет. Она улыбнулась и сказала:
- Пожалуйста, не смотри на свет. После каждого затмения на твоем лице становится больше еще на одну морщину.
Дементор проснулся, и сразу же стало холодно, невероятно холодно в гуще ледяного солнечного света.
- Триста лет – это совсем не срок, - тихо сказала она, уходя в луну.

 Отправлено: 09.05.09 19:22. Заголовок: Вот он, светлый праз..

Вот он, светлый праздник поражения. И каждый раз необходимо сверяться с часами, если не хочешь пропустить минуту самого гнусного торжества, которое подобно багровой кислоте разъедает тебе грудь. Предрассудки, не истина даже, берут верх вне зависимости от того прав ты или не прав, а огромные печальные глаза цвета неразбавленного виски тычут мордой в стакан именно этой жидкости, пока тонкие цепкие пальчики хватают за горло.
- Дура ты, Маккинон, самая настоящая дура. – Пара шагов навстречу, удивленно-вопрошающий взгляд параллельный им – и вот он уже рядом, ее волосы почти касаются его лица. Они пахнут полевыми цветами. Наверное, пахнут, он не знает, никогда не чувствовал их запаха. – Мы же все переживем, потому что уже прошли большую часть пути. Немножко осталось, Марли.
Хочешь, я провожу тебя обратно по нашим следам, оставленным на окаменевшей под снегом земле много тысяч лет назад? Ты улыбнешься и скажешь, что мы тогда еще не жили, а я, чтобы тебя не огорчать, промолчу, что мы и сейчас не живем. Смешные фантомы, марионетки в чьих-то более властных пальцах, мы пытаемся дергать за ниточки самостоятельно, и когда у нас хватает на это сил, радуемся, решив, что все наконец закончилось, что наша судьба отныне и навсегда в наших руках. Черта с два – она никогда нам не принадлежала, просто совпадение, просто Великий Кукловод дернул нить в тот же миг, что и мы. Я не заблуждаюсь на этот счет, меня это не огорчает, я всего лишь подстраиваюсь под ситуации. Изворотливый и так и не научившийся наступать себе на горло? Может быть, может быть... В конечном итоге кто не заблуждался в себе и окружающих? Тебя, к примеру, мне хочется ответно придушить за то, что нещадно путаешь, переворачивая мир вверх ногами, меняя местами день и ночь, дни недели и времена года, заставляя пачкать окровавленными подошвами чистое голубое небо.
- А если ты действительно так думаешь, а ты ты так думаешь, то... – Хищная ухмылка, сопровождаемая едва ощутимыми касаниями обнаженной шеи кончиками пальцев. - ... прогони меня. Можешь даже заколдовать. Тебе все позволительно.
У тебя невероятно холодная кожа – ни в какое сравнение с той, что согревала меня сегодня ночью. И почему мы так стремительно меняемся даже теперь, когда все вокруг застыло в неподвижности? Не остывай, прошу тебя, ведь что бы я не говорил, что бы ни делал, я всегда буду нуждаться в твоей теплоте. Не утрать ее, не потеряй, мне так ненавистна мысль о том, что однажды я не переступлю через твой порог, а так и застыну, занеся сжатые в кулаке пальцы, чтобы постучать в дверь. Я не хочу, чтобы мое сердце снова превратилось в ледяной осколок, помоги ему растаять.
- Я уйду только с тобой.
Без тебя зовет несчетное количество дорог, та, где ты меня сопровождаешь – одна. По ней и пойду. Спотыкаясь об ухабы, пачкая руки в запекшейся крови и грязи, натыкаясь на толстые, непробиваемые стены. А все остальное пусть заметет утихшая пурга – чтобы у меня больше не было желания блуждать меж пересекающих троп. Однако в глотке все еще горчит понимание того, что не поутихнут мои стремления, заполыхают прямо в голове, забирая последнее тепло, стучащее в груди, потому что нельзя. Нельзя с тобой. Этот запрет станет самым горячим запретом, он уже нашел свое место в моей памяти. И что у меня за привычка такая – делать все наперекор?
- Неужели я прошу так много, Марли? Всего-то не разделять нас на Пожирателей и Орденцев, просто вычеркнуть из мыслей данный факт. Тебе ведь это так волнует, верно? Я, конечно, дико извиняюсь, но тебе я, кажется, никогда ничего дурного не делал.
Не смог бы. Чертова слабость! Теперь понятно почему у Господина первое место в черном списке по праву занимает любовь, она, как бы получше выразиться... ограничивает возможности. Она же – верная подруга смерти. Знала бы ты, как убиваешь меня, Марлин. Любимая женщина гораздо опаснее, гораздо беспощаднее Авады Кедавры, она не забирает жизнь сразу, она вытягивает по капле. Безмятежное сосуществование, полная счастья чарка – так только в сказках, да таких, что даже у барда Бидля не прописаны. Мы с тобой не единственные загнанные звери, погруженные в пучину противоречий и не знающие выхода, мы всего-навсего одни из многих, да настолько, что кажемся себе уникальными.
Не желаешь такой участи?
Тогда просто верь мне, даже когда я преподношу тебе бесстыжую ложь на подносе с красивой огранкой. Это маленькая составляющая того глупого счастья, которого ты так ждешь, а вера – его основа.
Но я все еще вижу тебя настоящую. И настоящую люблю.

 Отправлено: 23.05.09 21:39. Заголовок: Этот город весь мой ..

 Отправлено: 25.05.09 01:02. Заголовок: Сегодня солнце не ус..

Сегодня солнце не успело взойти. Изо всех сил оно старалось объявиться на кроваво-алом горизонте, но у него впервые ничего не вышло. Ах, черт возьми, этого давно стоило ожидать!
У дверей твоих застывает ночная мгла, укрывая ковром бесстрашно наступивший день. О ковер этот ноги принято вытирать, подожди еще чуть-чуть, счастье мое, я теперь навсегда ухожу. А умолять, чтобы ты обернулась мне в след, не стану, а про себя повторю «Не смотри, отвернись, забудь, развесь по комнате мраморный снег». Ты увидишь, сквозь непрогретые ладони увидишь, как плывут радужные пятна пред твоими очами, и так и останешься стоять на пороге, смутно припоминая, что кто-то в томительно черном негромко хлопает дверью. Поднимешься по ступенькам наверх – туда, где всю ночь не спала сестренка, забившись под одеяло и считая сколько же дереву лет. Она тебе обрадуется, а ты, зажимая виски руками, привычно зажмуришь глаза – ее волосы пахнут льном.
Твои шутки достали меня окончательно. Сегодняшняя превзошла предыдущие, тебя стоит поздравить, а ты отчего-то плачешь. И я готовлюсь принять, что ты не моя – чужая, обернувшаяся лишь единожды, оттого, что кто-то надрывно орал в спину. Пошути еще раз, перед выходом, чтобы я отпечатал скупую печаль на лбу раскаленным железом, чтобы я ушел, не спеша, оборачиваясь каждый метр, ты только, пожалуйста, больше не плачь, твои слезы, преимущественно соленые, вспороли мне вены и капают на ковер. Будь хотя бы без нас милосердна, иначе и с нами накроет беда, подбежав, вынимая из ножен кинжал, оставляя на белом снегу незаметно больные разводы.
И вообще никогда не прощай: не прощай поцелуи, застывшие над кроватью, обвивающие жгучим кнутом плечи, оставаясь на всякий случай веревкой на шее (мне остается слегка потянуть ее на себя, но я скорее отрублю себе руку); не прощай те вопросы, на которые я не ответил, собираясь со смелостью или стыдом, а еще не прощай каждый трепетный, вьюгой отмеченный вечер, даже если забудешь с кем ты его провела.
- Марли, заткнись, если не трудно, ничего я от тебя не жду.
Так получается, когда с пальцев моросят капельки красных чернил, въедаясь в кожу, не долетая до смятого письма, в котором ненаписанные строки слагаются в четверостишия. Последние строки – они ни о чем.
Прости, не прощай, не броди меж камней в нелепой надежде учуять мой след, его уже смыло, а завтра я снова пойду пешком, как от дверей, тобою отмеченных, до долгожданного эшафота. Вот только не стоит кутаться в черное – траур когда-то тоже закончится, его смоют слезы твои прозрачные и сердце, зашитое шерстяным крестом.
- Не будь, малыш, это ведь так просто! Давай, вытрави все из памяти, и увидишь, что нихрена не изменится! Сделай вид, что меня никогда не было, и придумай себе пластмассовое счастье, которое, видимо, плавится от моего гребанного присутствия!
По неезжей тропе мне сегодня бежать от тебя, моя радость, любовь проклиная, выть лесным волком и грязно ругаться, что ты не ушла, не смогла, а осталась вот здесь, забытая только на краткое время. А северный ветер ослепит глаза, чтоб ты перед ними возникла сиюминутно: с упреками мокрого лица и отсыревших судеб. Оставь, отпусти – это явно не про нас. Прощать, прощаться – очевидно, тоже. А ведь мы где-то оставили в землю зарытые безадресные ключи с почерневшими ставнями, никогда не открытыми. Тысячу раз проверяли – сменили замки.
- Ты так думаешь, да? – предательское состояние – покрытое горьким сиропом отчаяние: в меру отмеренное, без соли соленое. – Что только сейчас мне стали небезразличны твои чувства, да, Марли? В таком случае нам действительно не о чем больше говорить.
Мой самый сладостный воздух от каждого слова пьянеет, а после его унесет на другую чашу весов, что нависла над самым высоким домом в нашем самом убогом мирке. Я соберу его в крохотную баночку и поставлю на твой подоконник, чтобы ты любовалась парящими листьями и самой первой весной с ее сыновьями-аллергиками. А солнце, как в панцире, пересекло горизонт, я ошибался, но это отныне настолько неважно, что я повстречаю его спиной. Прости, моя девочка с черными лентами на распустившихся за ночь хвостиках, да в белом платье и гвоздиках-каблуках. Да, я знаю, не вымолить у тебя прощения, даже смахнув с испугавшихся глаз слезу, а за мной, словно морок, придет утешение. Ты одна остаешься стоять у виселицы - опустившая руки, качающаяся на ветру, от меня больше смятых в спешке конвертов не жди, придумай себе, что я умер, когда от тебя уходил.
- Мне очень жаль... - сливаются в один стакан все выдержки бордового вина, мои глаза с каждой секундой убивают цель, которую на белой скатерти разлил один из нас. - ... что ты говоришь об этом так поздно. Это, наверное, потому что от меня нечего ждать?
Замерзший и скользкий паркет под моими только ногами, у тебя он оттаял пару мгновений назад, давай улыбайся, скажи, что неправда, что просто оружие кончилось в ножнах, что козыри утонули в глубоких твоих рукавах.
Мысли сжимаются под терновым венком, их ветки-иголки впитали кровавый остаток тепла, что же ты делаешь, милая, добрая девочка, чего ты ждала столько падшего времени? Зачем тебе в грудь ледяные осколки, тяжелые руки на тонкой талии, а в придачу такой неродной поцелуй? Иди собирай свои козыри рваные, они утонули в кровавой лужице, оттаявшей за окном. И не бросай мне в спину проклятия, я и так уже проклят тобой до безумия, пожелай мне удачи что ли для разнообразия...

----> Ye Olde Cheshire Cheese

 Отправлено: 25.05.09 18:47. Заголовок: сюрпрайз и позор на ..

Скрытый текст

сюрпрайз и позор на мою голову. пост в аудиоформате. вибрации гортани мои, текст - Марли xD

Да не было, не было ни черта без тебя!
Ничего в этой жизни не было. Оборачиваюсь назад – даже вспомнить нечего. Приходиться перебирать весь этот безумный ворох, щупать этими ладонями что-то ушедшее, ворошить прошлое, которого не было, не было, не было, черт возьми!
Так я убеждаю себя. Так я буду убеждать себя теперь, когда ты уходишь, теперь и следующие четыреста лет. У меня будет в два раза больше проблем, но я буду не одна.
Забавно – это должно стать утешением.
А ты иди, иди, оставляй меня, я сама виновата; здесь должна была мелькнуть женская гордость, но где она, где ее холодные руки, молчаливая несгибаемая стать, жемчужные брови, серебряная поясница?
А ты посмотри, посмотри, как я жалко живу, Барти! Мне не удастся быть вечно в твоей рубашке, приобщаться к чему-то высокому, как перелетные птицы, которые улетают на юг просто потому, что в сырой Англии всегда невыносимо холодно.
Все наше мировоззрение, по сути, не более чем самовнушение; я внушила себе, что люблю тебя и жить без тебя не могу, и так и случилось в итоге. А что теперь? Спаси себя сама, деточка, больше некому.
Я знаю, ты устал, ты больше меня не любишь. Ты никогда меня не любил, это совсем другое, просто такая манера мечтать. Я себя раздарила, ты себя поберег – и все остались в дураках, ничего друг у друга не взяв, даже не протянув руки; теперь ты ждешь, что я остановлю тебя (так мне кажется), все ждешь, ждешь и ждешь, так невыносимо долго, что я начинаю медленно погружаться в кому. Ты ждешь, а я не останавливаю – иди, дорогой, коматозники засыпают надолго; некоторые – навсегда.
Все куда-то стремятся, уходят, делают невообразимо умные вещи, говорят красиво. В ледяном городе почти ничего не происходит; действия превратились в видимость действий; сегодня после твоего ухода я забуду расчистить дорожку, ведущую от дверей к калитке, а утром встану с постели, чтобы выглянуть в окно, и вдруг увижу: все замело снегом, и дорожки будто бы и не было.
Возможно, ее и впрямь не существовало. Нужно же было чем-то себя тешить.
Жизнь как цепочка жалких самооправданий, попыток не бояться, не скучать; попыток найти, разобраться; членение из бреда в метафизику - это тоже смешно. Подумать над этим и стать счастливой. Мир каждого начинает напоминать опрокинутую вверх дном чашку. О чем думает чашка, когда ее опрокидывают, и нечего видеть, и все внутреннее переливается, и ведь был же кто-то, кто сделал это, о чем?
О чем думаю я, когда ты уходишь?
Хорошие девочки всегда делают правильный выбор, даже если становится больно; никто не спрашивает у супергероев, проиграли они или все же выиграли, ответ очевиден – светлая сторона не умеет проигрывать.
Но как вышло, что у меня не осталось огнеупорного костюма? Супергерой сгорел, совершив очередной проклятый подвиг.
И дело тут даже не в том, что зло привлекательно, а в чем-то гораздо более личном – в том, что когда под твоей ладонью бьется чужое сердце, когда пульс отдается через прикосновение пальцев к виску, губам, ладоням, рычаги отправляются вместе с перелетными птицами. Мне нужно собой гордиться – я только что выбрала долг перед обществом вместо семьи своего нерожденного сына.
Но я не вижу повода для гордости. Совсем.
Я думаю только о глазах своего сына, о том, как он посмотрит наверх, мне в лицо, когда узнает, что мама бросила папу ради какого-то вшивого нового мира, который никому не нужен, кроме двух-трех дельцов из Министерства.
Бинго-бинго, моя хорошая, ты справилась, ты выбрала верное русло, возьми свой заслуженный орден за храбрость и верность отечеству и засунь его себе в задницу – там ему самое место.
Здравствуй, Барти, я все еще маленькая глупая, но уже непретенциозная; и я все еще муторно люблю тебя, и мне хотя бы не бояться услышать твой голос; и все еще глубоко за десять, что поправимо; и ты до сих пор звучишь резонансом и никуда не деваешься.
Я люблю тебя?..