Отправлено: 02.06.09 18:41. Заголовок: The ashes fell like snow

 Отправлено: 03.06.09 01:34. Заголовок: Крупинки пепла отрыв..

Крупинки пепла отрываются от сигареты и падают на снег, оставаясь уродливыми серыми пятнами на этой слепящей белизне, что раскинулась на всю округ, принимая в свои объятия тех, кого родственники, что сейчас мерно попивают чай в своих комнатах, закопали в эту землю, не забыв кинуть на деревянное пристанище горстку земли, с самым скорбным лицом. Девушка, что сейчас монотонно раскачивалась, сидя на промерзшей земле около одной из могил, никогда этого не делала, она стояла около одного из деревьев, так же непрерывно поднося сигарету к потрескавшимся и не двигающимися губам, не слушая чужие фальшивые слова. А еще - она уже месяц не разговаривала.
Она не могла уйти с работы, поэтому упорно зарывалась в неё с головой, ночевала в отделе рядом с чашкой кофе, в которую она стряхивала прогоревший табак; она устало терла виски и переносицу, разбирая отчеты и заполняя очередную бумагу для бухгалтерии; не вслушивалась в чужие разговоры и шутки, да её было, собственно, глубоко похрен, что у какой-то там Мэри скоро родятся близнецы, и именно поэтому, она уходит в отпуск, но для девушки это значило только одно - еще бессонные ночи, и то заведомо сладкое состояние когда можно будет упасть на пол родной гостиной, потому что до спальни уже не дойти, и понять, что не помнишь ни свое имя, ни кто ты, и что тут делаешь. Она сжигала, не читая все письма из родного дома, замыкаясь в четырех стенах. И лишь раз в неделю, в воскресенье, она приходила сюда, в этот, до странности белое место, с бутылкой старого ирландского виски, который наполовину выливала на могилу, зная, что Селвин лишь бы буркнул, что нельзя переводить таким образом хорошие напитки.
[- Как ты думаешь, что будет завтра?
- Снег или дождь?
- Нет, вообще.
- Тогда конец света, определенно.
- Почему?
- Ну, хаос это очень весело. Толпы орущих людей..
- ..и ты, попивающий пиво и с нежностью смотрящий на это.
- И я. Хочу быть в этот момент старым и противным. И начать громко ругаться, когда это стадо снесет мой любимый заборчик, который я выстраивал столько времени.
- Конец света завтра, успеешь?
- Он уже наступил, Эйс. Загляни себе в глаза.
- И что я там увижу?
- Отсутствие упорядоченного. И будь добра, подкинь мне учебник по Истории Магии.
- Держи.
- Я, между, прочим, попросил вежливо.
- Сам сказал, "кинь".
- ...]
А я все не могу забыть так много мелочей - как ты морщился, залпом выпивая пол бутылки Огневиски, как матерился на чистом ирландском, а окружающие глупо улыбались, считая, что ты, возможно, говоришь что-то умное и глубокое. Я помню звук, с каким седло опускалось на круп коня, когда отец показывал, как ездить верхом, помню запах скошенной травы, которую ты в отместку пытался запихнуть мне за шиворот, помню звон колоколов церквушки в поселении магглов, и то, как пожилые женщины что-то напевали, проходя мимо нашего дома, а ты высовывался в окно и спрашивал какую-то ерунду. Я помню, какой на ощупь твой любимый шарф - немного колючий, но я упорно одеваю его этой зимой.
Проклятый февраль - он слишком холодный.
[- За что пьем?
- За свободу.
- Как пафосно и предсказуемо.
- Зато уместно.
- Тогда за свободу, черт бы её задрал.]

 Отправлено: 03.06.09 03:24. Заголовок: по просьбам трудящих..

Скрытый текст

по просьбам трудящихся))) аудиопост

И чего же ты ждешь?
И чего же ты ждешь вечерами, когда факелы на стенах тухнут, и тебе остается темнота, в которой ты судорожно, как подстреленная, мечешься к окну? Факелы тухнут, а это значит, что с улицы никто не сможет разглядеть твоего силуэта; короткий путь к бегству, болезненные телодвижения жертвы. Окно сияет от чистоты – ты моешь его каждый день, чтобы ночью весь двор был как на ладони, и ни одно шевеление тени не скрылось от твоих глаз. Но на самом деле нет никакого шевеления, никаких теней. Он не приходит, твой молчаливый охотник. Нет ни единого подтверждения его существования.
Когда отец по вечерам опускается в кресло и вслух читает свежую газету матери, в его речи то и дело мелькает имя Барти Крауча. И ты до сих пор вздрагиваешь, а потом напоминаешь себе: остынь, все в порядке, если бы сын мистера Крауча погиб, об этом уже давно писала бы на каждом листке бумаги.
Может быть, именно поэтому, выбираясь в город из закупоренного дома, ты скупаешь все газеты, журналы, надеясь прочесть хоть что-нибудь полезное, какие-нибудь новости, любые упоминания его имени.
Ты скучаешь по нему чересчур часто, но уже – без обиды. И все еще ходишь на собрания Ордена Феникса, переставая улыбаться. Кто-то сказал тебе, что ты располнела; весь Орден поголовно считает, что у тебя депрессия на почве войны и излишней чувствительности, поэтому уже никого не удивляет то, что посреди собраний ты встаешь, бесцветно извиняешься и уходишь в коридор. Тебя тошнит (почти постоянно), но ты никак не можешь разобраться в причине: дело ли только в том, что у тебя токсикоз, или тебе просто противно находиться среди соратников по Ордену Феникса. Ты все время вспоминаешь, что именно из-за него ты теперь – мать-одиночка. Звучит-то как, боже мой…
И тебе уже почти не стыдно.
Ты привыкла беспокоиться, отчаиваться, это состояние въелось в кожу и не смывается гелем для душа. Тебе до сих пор не пришло в голову, что ты скажешь родителям, когда они наконец узнают, что у них скоро родится внук. А ведь уже пошел шестой месяц – с каждым днем ты будешь полнеть, бледнеть и все чаще уходить с собраний; если повезет, однажды ты уснешь у открытого окна, прислонившись лбом к стеклу, и не проснешься больше.
- Перестань, Марли, - сказал как-то Джеймс Поттер после собрания, добродушно улыбаясь. – Ну и черт с ней, с войной. Ты вообще помнишь, что значит радоваться жизни?
Ты вспоминаешь лицо бесследно пропавшего Дирборна, дрожь Сьюзи, растерянные глаза отца, дверь, хлопающую в твоем сознании снова и снова, вспоминаешь последний бессмысленный поцелуй, тридцать дней безнадежности.
О да, ты хорошо знаешь, что такое радоваться жизни.
Длинная узкая тропинка припорошена снегом, который, опускаясь белыми хлопьями, создает странное ощущение, будто здесь уже давно никто не ходил. Ты бываешь здесь каждую неделю, но все равно никак не можешь привыкнуть к этой безотчетной успокоенной тишине и сизому мерцанию могил.
Третью неделю подряд ты разговариваешь только с могилой своей собаки.
- Здравствуй, милая… мне уже лучше.
Скоро зима кончится. Снег вылечит кровоточащие раны, весна научит заново ходить. Времена года сменяются, как ни в чем не бывало, их не остановит даже война. Это значит, что тебе пора просыпаться, выходить из затяжной спячки.
Ты должна верить, что этой зимой еще не все умерло.

 Отправлено: 05.06.09 02:31. Заголовок: А я все по-прежнему,..

А я все по-прежнему, с каким-то непонятным упорством избавляюсь от старых вещей, как неловкая, угловатая девочка-любовница, стоящая у чужой постели. Я с необъяснимым удовольствием оставляю вещи на скамейках в парках, на вокзалах в залах ожидания, в этом табачном дыму, что впитывают себя слезы прощания; на аллеях раскидываю шарфы и перчатки, а на мостах - фотографии. Этой зиме я оставлю больше всего, пусть она этого и не оценит. Она ведь холодная-холодная эта зима, нелюдимая и колючая - её никто не любят, просят уйти прочь, а ей некуда бежать, за ней по пятам бежит девочка весна, а впереди идет, опираясь на клюку старушка-осень. И идти этой зиме по струночке между ними, покрывать окна узорами, целовать мальчика Кая в лоб, дарить мозаики вечности, забирая себе один фрагмент, сбивать с ног девочку Гербу и ломать её цветы. Так пусть она забирает себе это все.
Пепельницы, с недокуренными сигаретами, которые давным-давно никто не удосужился вытряхнуть; кипы отчетов, исписанных неверным и неровным подчерком нового стажера - мальчишки, что сидит напротив и робко улыбается; детские поцелую в щеку, после которых мороз особенно цепко прикусывает за кожу, заставляя растирать это место бабушкиной варежкой; вчерашний кофе, от которого уже остался коричневый налет на дне чашки с дурацким рисунком; стопки газет, стоящие в прихожей, которые мне все не вынести на помойку; граммофонные пластинки с хрипловатым голосом, подпевающим саксофону и долго тянущим гласные буквы; теплые шарфы в полоску, в которые я всегда кутаюсь и зимой и летом, не смотря на погоду за окном; письма, каждый вечер сгорающие в камине, некрасиво скукоживаясь от высокой температуры; фотографии в альбоме, подписанные чьей-то детской рукой; свечи, что я зажигаю, приходя с работы, и несколько часов в квартире пахнет лавандой - я от неё почти сразу засыпаю, ты знаешь.
Пускай все забирает, но она должна отдать мне тебя.
Она должна это сделать, эта слепая прокуренная истеричка расшатанными нервами и дрожащими пальцами, она отобрала свет и тепло, но она не имела права забирать тебя. Хотя ты сам об этом просил. Тебя в радость будет бродить по ледяным коридорам, касаясь рукой стен, которые не растают от прикосновения твоих пальцев, в которых уже нет пульса - твоя кровь превратилась в хрусталики льда. И ты будешь рядом с ней, с этой зимой - курить свои сигареты, пить виски со льдом, рассказывать анекдоты и байки, и засыпать рядом с ней, целующей тебя в висок своими бескровными губами. А ты будешь улыбаться и говорить, что жизнь прекрасно.
Ты и не заметил, как умер, Яксли.
А пока - выпей со мной. Возьми протянутый бокал, принюхайся к содержимому. скажи. что только я могла выбрать такой дерьмовый напиток, и натянув на лицо самое мужественное выражение сделай глоток - без тоста. Его я произнесу за тебя. А пьем мы за снежинки, что ложатся на твою могилу, и мне периодически приходится стирать рукой его с твоей надгробной плиты; пьем за холодные ночи и шерстяное одеяло, которое какая-то старушка положила тебе в гроб; пьем за короткие дни и длинные ночи, что проходят морозом по венам - а ты этого даже не чувствуешь. Так давай выпьем за наши мечты - они осуществились, но немного не так, как мы этого хотели.
- Выпьем за предательство и врагов, Яксли? За серое небо, тяжелые тучи и непролитые слезы? Не_будем, мой родной.
А пока я еще посижу ту, ты ведь не против? Я почти не чувствую ног, они то ли затекли, то ли замерзли, но мне совершенно не хочется уходить отсюда - мне тут почти тепло, и же не одиноко. Ты бы меня понял. А хочешь, я расскажу тебе о том, что здесь происходит? О белке, что перебирает лапками и забирается в гнездо, о снежинке, что упала на твое имя, и о девушке, что находится совсем рядом. Я её даже помню - мы учились на одном курсе. У неё большие глаза и немного удивленный вид. Но тебе ведь это не интересно.
Поэтому я просто посижу и подожду весны.
- Немного осталось, веришь?

 Отправлено: 19.06.09 15:08. Заголовок: А хочешь, я расскажу..

А хочешь, я расскажу тебе, что будет дальше?
Однажды я проснусь и не сумею вспомнить твоего лица. Ничего – даже твоих ясных глаз, или носа, который всегда мне так нравился. Даже не знаю, почему – просто нравился, как может нравиться роскошная картина, хотя сравнение с картиной неуместно – вряд ли какая-нибудь там картина может нравиться мне больше твоего носа.
Это звучит дико, и мне сложно представить, что я забуду, какие шершавые у тебя ладони, когда ты обхватываешь мое лицо руками, но рано или поздно это случится, Барти, не сомневайся. Говорят, любовь убивает время, но верно и обратное: время убивает любовь.
Единственное, что здесь можно добавить, так это то, что не умирать и не жить – абсолютно разные вещи.
Недавно Сьюзи забрали к бабушке, и теперь мне не с кем сидеть дома. Знаешь, именно тогда я поняла, как отчетливо мне тебя не хватает. Раньше мне и в голову не приходило, что без тебя в моем доме не существует звуков. Ты ведь всегда приходил, когда моих родителей не было дома, и дом наполнялся шумом. Я же терпеть не могу тишины, сразу начинаю ломать и крушить все, что попадется под руку, лишь бы хоть что-то отдавалось в барабанных перепонках. Иногда сажусь за фортепиано, но из меня бездарная пианистка – все время фальшивлю и путаюсь в нотах.
А теперь со мной творится что-то странное – едва почувствовав тишину, я забиваюсь по углам и превращаюсь в предмет обстановки.
Все потому, что вдруг так тихо сделалось в моем мире без тебя.
Посмотри, я даже на кладбище никак не могу утихнуть! Не в состоянии замереть на одном месте, заставить себя не шуметь, замолчать и остановиться хоть на минуту! Вот и дергаюсь, как идиотка, оборачиваюсь, все куда-то смотрю, вылавливаю силуэт девушки у могилы, зачем-то подхожу ближе.
А я ведь знаю ее – ее зовут Эйслинг, и мы с ней одного выпуска. Мне неожиданно становится горько – что за дурацкая встреча выпускников, на кладбище около двух могил… Имя на надгробии мне тоже знакомо – кто-то называл его на собраниях всемилосердного Ордена Феникса.
И все же это чертовски несправедливо, говорю я себе, и так во мне оживает прежняя Маккиннон, которую ты любил.
- Я вам соболезную… муж?
Правда в том, что в мире осталось мало вещей, за которые по-настоящему следует бороться. И еще в том, что я найду тебя, где бы ты ни был, и заставлю тебя вспомнить меня, мои прикосновения; правда в том, что есть две половинки одного целого, что земля делится экватором надвое, но она всегда круглая. Земля не может развалиться надвое, и если я – это юг, то севера не может не быть, не может быть такого, чтобы наверху ничего не было – зияющая дыра в том месте, где раньше был ты.
Это значит, что ты существуешь, Барти Крауч-младший.
А хочешь, я расскажу тебе, что будет дальше?
Я никогда не забуду твоего носа.
И я по-прежнему буду любить тебя и буду стареть вместе с тобой, даже если тебя никогда не будет рядом.

 Отправлено: 15.07.09 00:15. Заголовок: В комнате царил полу..

В комнате царил полумрак, нарушаемый, разве что, первыми рассветными лучами, что пробивались сквозь неплотно задернутые занавески на окне. Тут пахло сигаретным дымом - кажется, ставшим непременным атрибутом её жизни; хотя, может это просто частички дыма настолько впитались в легкие, что они теперь отрицают чистый и не загаженный воздух, такой, как был дома. А дома всегда пахло скошенной травой - отец специально раскрывал окна нараспашку; какими-то кондитерскими сладостями, то ли корицей, то ли ванилью - женщина, работавшая в доме, обожала возиться у плиты, и поэтому, на столе всегда стояло блюдо с пирогами; а по вечерам - вишневым табаком, которым отец забивал свою трубку. Мельчайшие крупинки падали ему на колени, попадали на манжеты рукавов рубашки, и когда она, перед сном забиралась к нему на колени, сразу начинала чихать, когда частицы табака попадали в нос. А Шон лишь хохотал и откладывал трубку в сторону, на стакан с крепким чаем, стоящий на столике рядом с креслом. А потом он мог долго что-то рассказывать, в большинстве своем то, что придумывал на ходу, но у этих историй всегда был хороший конец. И когда последняя из них заканчивалась, он тянулся за трубкой, и выдыхал колечками дым, который не казался таким противным.
Стены у этого помещения были серыми и пошарпанными, по сути своей - одна штукатурка, прикрытая кое-где лохмотьями газет и потемневшими пятнами - крыша неминуемо протекала. На полу стояла обычная настольная лампа, и девушка была в полной уверенности, что она включена, хоть и света от неё не исходила. На столе, расположившемся у двери, стояла кастрюлька с простым кипятильником, и два побитые чашки, с застывшим на дне чаем.
Она сидела на кровати, обхватив руками колени, а он на стуле с ножками разной длинны, из-за чего тот постоянно шатался, у противоположной стены. Кажется, в его руках была сигарета. Они могли сидеть так часами напролет, вслушиваясь в звуки улицы, доносящейся как через вату.
- Ты еще придешь? - Она спрашивает этот каждый раз, когда стрелка наручных часов подползает к семи утра.
А он всегда качает плечами и тихо произносит:
- Пора вставать, Эйс, наступает новый день.
И растворяется в воздухе, потому что ровно через пятнадцать секунд она откроет глаза, окончательно посыпаясь и смотря на кота, топчущегося у двери, и явно требующего равно как и внимания, своего завтрака. В последнее время он всегда засыпал у неё в ногах.
А дальше будет дни, дни, дни. Они ведь ничем не отличаются друг от друга, грязно-серые, скучные, не живые. В них нет особых запахов, прикосновений, нет того, что можно было бы запомнить, за что уцепиться взглядом. Пусть они вертят с собой стрелки часов, висящих в гостиной, пусть вырывают листки из календаря, разрывая их на множество мелких осколков. Она знает, это все пройдет, жизнь вообще быстротечно. Все пройдет, как только первые весенние лучи солнца начнут прогревать эту землю, заставляя треснуть корочку льда, покрывающую её; своим теплом растапливая иней, сковавший деревья, и снег, мешающий побежать первым ручейкам. Она обязательно настанет, эта долгожданная весна. И она распахнет окно нараспашку, выкинет все, скопившееся за зиму. А еще она знает, он присниться ей в последний раз.
Во сне будут холмы и озеро, где они купались летом, сбегая из дома, ибо Шон запрещал им это делать, утверждал, что они еще недостаточно взрослые, а там - холодные подземные ключи. Будет пирс, с которого они ныряли и забытая в траве книжка, уже размокшая из-за дождей, но на ней все еще слабо угадываются буквы. И будет дождь, хлещущий по щекам, заставляющий мокрые волосы прилипать ко лбу.
- Отец по-прежнему пишет по письму в неделю, а все не могу заставить себя их прочитать.
- Пожалей старика, у него почти никого не осталось.
- Бросить бы это все и уехать жить домой.
- Уезжай, Эйс. Тебя тут ничто не держит.
- Я завтра напишу отцу.
- Поплаваем?
Она вздрагивает, когда слышит рядом с собой голос девушки, которая еще какое-то мгновение назад была совсем рядом. У неё открытое лицо и удивительные глаза, в которых отражается снег, но отражается искорками тепла и... сочувствия? Эйслинг медлит с ответом, словно вспоминая, каково это, говорить с живыми людьми, а не с тенями из прошлого, видимо - совсем разучилась.
- Нет, не муж. Брат. - Голос оказался неожиданно хриплым, отрывистым, немного сиплым, как при простуде. Хотя, может, так оно и есть. Стоило бы поговорить с Бенджи, хотя в последнее время он, явно поняв, что все разговоры бесполезны, наливал ей вместо кофе очередное гадкое лекарственное зелье, когда они по сложившейся привычке обедали вместе. Закутывал в шарфы, чертыхался, когда понимал, что она опять забыла поесть.
- Гриффиндорское благородство во всех его красках и соцветиях. Пожалей ближнего своего и воздастся тебе за это. Девушка не сдержалась и произнесла фразу, вертевшуюся на языке вслух.
Потому что слово соболезную за какие-то пару часов во время похорон стали слишком пустыми.
- А у вас? - Она не старалась сгладить свою резкость, да и просить прощения толком не умела. Просто внезапно стало важно понять, что они все теряют, не зависимо от цвета флагов на стягах, болтающихся за спиной.

 Отправлено: 18.08.09 18:48. Заголовок: я могу уйти. и это ..

я могу уйти.
и это не будет пафос.
или просто желание
выпить чашечку кофе
в непарижском кафе
где кто-то
когда-то
на пол
опрокинул пару глотков
закипевшей брони. (с)

Он скоро придет – холодные ладони, покрасневшие от мороза скулы, капюшон завалило снегом, улыбка – хмурая, взгляд – исподлобья, в чернющих ресницах таят снежинки. До чего нелепые ресницы – как у фарфоровой куклы. Волосы вихрастые, взъерошенные; поцелует – щека колется; усталость примяла лицо, как подушка.
Интонации – хриплые, говорит все одно и то же разными словами, если смеется – то быстро, губы искривляются всего на пару мгновений, и смех – нервный, собачий, с утробным рычанием. От куртки пахнет метелью, яростью и трепетом, с которым он прикасается к ней. Поцелует в шею – нежно, с пристрастием, уткнется носом в волосы, будет сопеть над ухом, нести околесицу.
Он искренне не понимает, почему нужно зажечь свечи, даже если в ночи его лицо тонет, как в сметане («Зачем тебе свет, Марли?..»). А ведь свет и впрямь уже больше не нужен – она и так помнит каждый его миллиметр (даже это тавро на предплечье, это клеймо для змей в подарок от своего хозяина), а он смог бы путешествовать по ней, как магловский гид по тропикам.
И спина, прижатая к ковру, ежится от прохлады; он чует и согревает, шарит по лопаткам, словно ищет златоносный клад, все молчит, молчит, молчит – будто кается в грехах перед священником; а она ищет поводы встать и пройтись по голому полу, на теле нет даже самого маленького куска ткани, и он следит за ней глазами с потемневшей радужкой, на шее взволнованно дергается кадык.
Он не обещает; она думает, что ей и не требуются обещания. Слова – они же как вода, утекут – и сито не удержит, слова ей не нужны, нужен он – с этой щетиной, сумасшедшими глазами, волосами, встрепанными, как у щенка или черта, неожиданно аккуратными прикосновениями (он же не боится ее разбить, ведь так?). С ним голова не болит, мигрень не приходит, с ним – хорошо, так хорошо, как нигде, ни с кем больше.
Боль приходит после него – тогда, когда за ссутуленной спиной закрывается дверь, он уходит в зиму, в войну, и в коридоре замирает запах метели, ярости, трепета – запах его куртки; только и остается, что окунать лоб в ладони и ждать, ждать, ждать, точно зная, что дождется.
Он скоро придет – весь до единого, до последней поры и даже с этой ужасной Меткой, благозвучным неоригинальным именем, печально прославленной фамилией. Его не было почти месяц, но бывало и хуже; писем ждать бесполезно – писать он не любит, к тому же опасается, что почту контролируют тоже.
Контролируют почти все. Разве что чувства одни бесконтрольны.
Но он придет – придет посмотреть на ее округлившийся живот, вспомнить, как она плачет, когда перехватывает в ладонях его лицо, плачет тихо, молча, потому что от цепкого чувства в венах не остается ни времени для слов, ни возможности что-то произнести, только загорать на зимнем солнце соленым от любви лицом.
Светловолосая девушка не похожа на ангела; Марлин снова запоздало вспоминает, где и при каких обстоятельствах слышала имя на надгробии.
- Я знаю вашего брата… слышала. Пожиратель Смерти, так ведь… - и никаких вопросительных интонаций; спокойствие – живое. – А он был… хорошим человеком?
Барти Крауч – тоже Пожиратель, так говорит клеймо, которое она столько раз видела на фоне пупка, живота, мелких темных волосков на руках.
Но он – хороший человек. Так и есть.
- У меня умерла собака, - не улыбка – отзвук, неловкое молчание. – Совсем старенькая была, ушла спокойно, без мук – и горе такое же тихое. Собаки ведь лучше людей.
Он придет – может быть, не сейчас, не завтра, а через год или два, когда сын научится выговаривать: «Папочка», потому что она будет учить, потому что «папочка» - не простое слово; у этого слова есть куртка, есть улыбка – хмурая, взгляд – исподлобья, и в чернющих ресницах таят снежинки.

 Отправлено: 27.09.09 21:27. Заголовок: Моё тело возьмёт чуж..

Моё тело возьмёт чужеземец, а дом отберёт война,
Все сюжеты, что нажиты странной ценою, уснут в груди.
Я смогу, знаешь, даже с тобой. И уж точно смогу одна.
Так что не оборачивайся. Ну а можешь - не уходи. ©

Завтра мы все родимся.
Вот так вот просто, без всяких прикрас. В последний раз толкнем мать во влажную красноватую стенку живота, вдохнем её воздух,- чуть солоноватый, словно морской, и протиснемся на свет божий, крича от слишком яркого света, что разрушает радужную оболочку около зрачка. И мать поцелует нас, приложит к груди. А потом убежит из родильного отделения, испугавшись ответственности. Побежит, а её каблуки высоких туфель будут увязать в грязи, оставляя там следы, - словно отверстия от выстрелов, - земля ранена, истекает кровью.
Чей-то младенец захлебывается в рыданиях
она чувствует, оборачивается, вздыхает
глупая, знает что не изменится;
а нам не важно, - мы родились, мы дышим, и мы больше никогда не умрем.
Никогда, слышишь, Селвин?
Так что, когда земля над твоей головой станет давить, а крышка гроба наскучит твоим враз выцветшим глазам, смело делай вдох, и не думай о том, что твои легкие совсем отвыкли от воздуха, они выдержат, обязательно выдержат. И я буду ждать, но никогда – здесь.
Завтра, наконец родившись, я открою глаза и уставлюсь в белый потолок, скучный белый потолок, - никакого движение, и это заставит меня встать с кровати и вытащить из шкафа чемодан, который оставался нетронутым со времен Хогвартса, что бы положив его на пол, покидать туда вещи, книги, что-то личное, чего я не смогу оставить этому дому, городу, этой стране
и уж тем более, никогда не подарю этой холодной зиме.
Потом придет Бенджи, как всегда, - войдет тихо, прислонится к косяку, будет сверлить взглядом, потом подойдет, поможет переложить вещи и закрыть слишком объемный чемодан. И не будет слез прощания, - чашка горячего шоколада, молоко, как обычно убежавшее на плиту и засохшее желтыми разводами. Будет мягкий плед и его ровный, спокойный голос, а еще будет следующее утро, - с туманами, из-за которых невидно мостов; с поездом, отправляющимся в Ирландию. Потому что аппарировать, - это сразу, а дорога, это то щемящее чувство в груди, когда мимо проносятся леса, поля, и чувствуется, что меняется воздух.
- А что такое хороший человек, Марлин Маккинон? Звания, чужие похвалы, может, возможность спасти многих? Хорошие люди не бросаются громкими словами, пьют, ударяя бокалами по столу, матерятся сквозь зубы, когда на ладонях лопаются кровавые мозоли, а еще они умеют плакать. Селвин Яксли хороший человек, и он не был, не в прошедшем роде. И никакая собака не будет лучше его.
Завтра я обязательно появлюсь на свет, с первым криком, со слезами, а пока мне стоит лишь встать с этой земли, холодной, впитавшейся снегом в кожу, и обнять тебя, просто и открыто, словно ты мне родная, и поцеловать, в холодную щеку, оставляя на ней теплый след, растворяя весте со своими шагами в снегопаде.
А уже скоро, отец выйдет на крыльцо, держа в руках чашку с чаем, втянет носом свежий воздух и замрет на месте, когда увидит мой силуэт, отворяющий ворота. Откинет чашку, подбежит, - подхватит на руки, совсем как в детстве, и закружит.
Знаешь, Марли, мой отец тоже хороший человек, у него на щеках дорожки от слез и глаза лучистые.
А спустя несколько сотен послезавтра, родится Селвин, мы будем ждать, веришь?

fin.